Свет праведных. Том 2. Декабристки
Шрифт:
– Оставьте, матушка! Досужие сплетни! Что в них интересного! – проворчал Вася.
– Нет уж, я с тобой не согласна! – отозвалась Дарья Филипповна. – От того, что замыслил Сергей Владимирович, может измениться вся дальнейшая жизнь нашей милой подруги!..
Толстуха положила руку на колено Софи и ласково продолжала:
– Вам, наверное, очень хочется отдохнуть. Сейчас уложу вас в комнате моей старшей дочери, вы немного вздремнете, а вечером наш кучер отвезет вас в Каштановку.
Софи захотелось сказать «да»: задернутые занавески, мягкая постель, несколько часов забвения в тишине гостеприимного дома… Затем ее озарила мысль такая яркая, что все остальные планы перед ней померкли.
– Благодарю вас, дорогая моя, – проговорила она, – но я, к сожалению, не смогу остаться у
– В Псков? – вскричала Дарья Филипповна. – В таком состоянии – в город?
– Да. Это очень важно. Если бы ваш кучер мог меня туда отвезти…
– Я сам вас отвезу! – с жаром воскликнул Вася. – А оттуда, если захотите, отвезу домой!
Дарья Филипповна встревоженно поглядела на сына. Должно быть, опасалась, что он встретится с Сережей.
– Хорошо, – сказала Софи. – Согласна, но при условии, что вы оставите меня в каштановском парке.
Вася поклонился, испытывая явное облегчение: и страхи его рассеялись, и честь не пострадала. Дарья Филипповна благодарно улыбнулась Софи, сумевшей понять ее материнские чувства.
– Интересно, откуда это вы явились? – грубо спросил Сережа.
Услышав шаги Софи в прихожей, он вышел из кабинета и теперь стоял перед ней белый от ярости, со стиснутыми зубами, грозно выкатив глаза. Она мысленно похвалила себя: вот умница, настояла на том, чтобы Вася вместе с ней в дом не входил! Зачем было рисковать, провоцировать ненужное и нелепое столкновение между двумя мужчинами?
– Ну, так что? – поторопил ее Сережа. – Отвечайте! Откуда явились?
– Из Пскова, – ответила Софи.
Схватив со столика лампу, он поднял ее повыше, словно ему необходимо было для того, чтобы поверить словам Софи, увидеть лицо тетушки при ярком свете. В своем наглухо застегнутом черном сюртуке, с грозно сдвинутыми бровями, племянник сейчас ужасно походил на ревнивого мужа, каким его рисуют на карикатурах.
– Зачем вы ездили в Псков? – продолжил он допрос.
Софи была до того измучена, что едва слышала племянника.
– Зачем вы ездили в Псков? – еще громче выкрикнул Сережа.
Софи вздрогнула.
– Была у губернатора, – наконец ответила она.
– У губернатора? Это еще зачем? Ну, живо отвечайте – зачем к нему ходили?
– Чтобы подать прошение о перемене места жительства.
Сережа от удивления подался назад. Черты его лица мгновенно смягчились. На губах появилась улыбка.
– Неужели это правда?
Софи кивнула.
Молодой человек выпятил грудь.
– Вы об этом не пожалеете, – заверил он. – Я поддержу вашу просьбу. И все мои знакомые сделают то же самое. Куда вы хотите ехать? В Санкт-Петербург? В Москву?..
– Я хочу вернуться на родину.
– Во Францию? – с насмешливым удивлением переспросил он.
«Во Францию… Во Францию… Во Францию!..»
Это слово звучало в ушах Софи, словно бесконечно повторяющийся, подхваченный горным эхом зов. Она дошла до такой степени утомления, что уже толком не понимала, что с ней происходит. Свет лампы утвердился в ее радужной оболочке, начал расти, превратился в ослепительное солнце. Затем все погасло, и она стала падать в бездонную пропасть.
Часть III
1
Софи поборола смущение и попросила лысого толстяка, сидевшего у окна вагона, поменяться с ней местами. Попутчик насмешливо улыбнулся, явно ощущая собственное превосходство над незнакомкой – он-то давно привык в поездах раскатывать! – и с готовностью согласился.
– Должно быть, вы впервые путешествуете по железной дороге, мадам? – осведомился он, поднимаясь со скамьи.
– Да, мсье, – тихонько подтвердила она, в свою очередь встав.
– М-да, и впрямь с непривычки производит сильное впечатление…
Она молча кивнула. Ну, разве скажешь этому господину, что сильное впечатление на нее производит не то, что их везет паровая машина, но то, что видно, как за окном проплывают пейзажи Франции, покинутой тридцать семь лет тому назад? Остальные пассажиры с недовольными лицами потеснились и подобрали колени, чтобы позволить Софи поменяться местами с соседом. Толстый господин протиснулся перед ней, втягивая живот. Софи же, потеряв равновесие от тряски, неловко плюхнулась на скамью и улыбнулась сразу всем виноватой улыбкой. Паровоз громко зашипел. Поезд мчался вперед с устрашающей скоростью. Пол вибрировал, двери подрагивали, задвижка дребезжала в железных скобках. Поля в раме окна неслись мимо, словно река во время половодья. Иногда группа беленьких домиков с красными крышами подступала к вагону так близко, что Софи, инстинктивно отпрянув от окна, вжимала голову в плечи. Но стоило ей подумать о том, что всего-навсего через час и пять минут – Париж, начинало казаться, будто ее мечта летит вперед, обгоняя действительность. Несмотря на поддержку губернатора, госпоже Озарёвой потребовалось более полутора лет обивать пороги канцелярий, чтобы получить благоприятный ответ императора на свое прошение. Дело сдвинулось с мертвой точки только после того, как вмешался французский посол в Санкт-Петербурге. А первым проявлением монаршей милости по отношению к вдове декабриста было то, что ей позволили жить в Пскове. Полгода спустя ее переселили в Санкт-Петербург, где каждую субботу приходилось отмечаться в полицейском участке, подтверждая свое право на жительство. Но наконец седьмого марта генерал кавалерии граф Орлов, начальник Третьего отдела личной Его величества канцелярии, вызвал Софи, чтобы сообщить: ей позволено покинуть Россию.
Нескольких недель вполне хватило на то, чтобы уладить все свои дела, и, как только Нева вскрылась и освободилась ото льда, Софи отплыла в Гавр на русском торговом судне. Это был трехмачтовый парусник с железным корпусом, где пассажирам отводилось десять кают. Когда Софи увидела, как громада Кронштадтского порта начала уменьшаться и таять, ею овладела тоска, мучительное чувство, природу которого она и сама не могла толком себе объяснить. Она была одновременно и счастлива оттого, что бежит из страны, где знала лишь принуждение и горе, и несчастна оттого, что оставляла там все, что привязывало ее к жизни: воспоминания, друзей, могилу мужа. С Сережей она простилась вежливо и холодно. Что ж, племянник добился своего. Оставшись полновластным хозяином Каштановки, он будет по-прежнему высылать тетушке половину доходов с имения: соглашение было скреплено документом, подписанным в присутствии губернатора. Впрочем, с того самого дня, как Софи подала прошение о перемене места жительства, она вновь обрела нормальное существование в доме и покорных слуг – вот еще одно доказательство того, что все в Каштановке подчинялось власти молодого барина. Теперь Софи была совершенно убеждена в том, что ей больше нечего делать в этом уголке земли, где она имела слабость вообразить, что способна приносить пользу. Даже мысль о том, что Сережа виновен в совершении убийства, больше ее не терзала, времена тревоги и возмущения давно прошли.
Уже в Санкт-Петербурге ей казалось, что для нее начинается совершенно другая жизнь. Перед ней робко приоткрылись двери нескольких салонов, прежние знакомые Николая окружали ее дружеским участием. Однако Софи, охотно принимая знаки внимания, думала лишь об одном: как бы поскорее отсюда уехать, она была полностью поглощена приготовлениями к отъезду. Но что ее ждет там, во Франции? Судя по тому, что пишет семейный нотариус, мэтр Пеле, родители продали все имущество, чтобы расплатиться с долгами, образовавшимися у них в последние годы жизни. Оставался лишь особняк на улице Гренель, но у него крыша пришла в негодность, внутренняя отделка обветшала, да и половину обстановки успели продать… Софи перевела в парижский банк свои доходы с Каштановки, попросила мэтра Пеле произвести в доме самые неотложные ремонтные работы и нанять слуг. Она рассчитывала, что благодаря этому сможет худо-бедно устроиться сразу по возвращении. Да, конечно, она возвращается «к себе домой», но ведь там не будет никого из ее родных и никто из друзей ее не встретит! У нее теперь вообще знакомых во Франции куда меньше, чем в России. Естественно: она дольше прожила в России, чем во Франции. И тем не менее, стоило Софи Озарёвой ступить на землю родины, как она почувствовала себя глубоко, отчаянно, решительно и только француженкой!