Свет праведных. Том 2. Декабристки

Труайя Анри

– Да это все едино, барыня!.. Молодой барин всех предупредил, всех!.. Слуга или мужик, любой, кто станет вас слушать, любой, кто станет с вами говорить, – тому розги!.. Вы ведь не можете пожелать такой напасти вашему старому Антипу, барыня!.. Вы ведь слишком добрая для этого!..

Поскольку Софи, совершенно подавленная, молчала, старик продолжал, кривя рот, затерявшийся в дебрях бороды:

– Мы узнали, что вы хвораете… Мы молились, чтобы скорее выздоровели… Но вот оно как: пока вы в постельке лежали, нам было спокойно… А теперь опять начнем трястись… Вы ничего не можете для нас сделать, барыня, голубушка… Оставьте нас, прошу вас, оставьте нас в нашем убожестве и нашей покорности…

– Да как же ты можешь говорить

такое, ведь ты столько раз жаловался мне на то, что с вами плохо обращаются! – воскликнула она.

– Пожаловаться-то оно неплохо, сразу легче становится!.. Но я же не думал, что из-за такой малости вы тут все вверх дном перевернете!..

– И что же – теперь тебе хочется, чтобы я от всего отказалась?

– Да, барыня… От того, что вы сюда приходите, худа больше, чем добра… Уходите… Христом Богом молю, уходите!..

Софи встала и неживым голосом произнесла:

– Хорошо. Сейчас уйду. Но я слишком устала и не смогу пешком дойти до Каштановки. Попроси старосту, пусть даст лошадь и какую-нибудь телегу, чтобы меня отвезти…

Антип покачал головой.

– Староста не захочет, барыня.

– Почему?

– А вдруг узнают?

Она подтолкнула старика к двери:

– Иди-иди! Спроси у него!.. Я тебе приказываю, слышишь!..

Антип убежал. Оставшись одна в избе, Софи погрузилась в такую бездну разочарования, какой, ей чудилось, прежде никогда в жизни даже себе и не представляла. Отказывая в помощи, Антип отнял у нее последнее, что привязывало ее к жизни. Она внезапно показалась себе смехотворной – с дурацким своим душевным участием, в котором никто здесь не нуждался. Еще немного – и те, к кому она проявляла интерес, начнут ее же и корить за старания. Впрочем, разве она может упрекнуть мужиков, отталкивающих ее сейчас вместе со всеми ее прекрасными чувствами, в неблагодарности? Она ведь ничего не могла для них сделать, она только суетилась, фантазировала, воздух сотрясала… Их участь все равно решали другие, и мужики это понимали. Вот и все! На что она надеялась, когда шла сюда? Собрать армию друзей и поднять рабов против злого хозяина? Когда-то она выговаривала Николаю за склонность принимать мечты за действительность, а теперь сама оказалась куда более безрассудной, и это в ее-то возрасте, с ее опытом! Ей захотелось сжаться в комок, забиться в какую-нибудь щель, спрятать там свое отчаяние. Антип вернулся, качая головой:

– Так я и знал, барыня… Староста отказывается… не хочет… Никто не хочет…

Но Софи уже ни на чем не настаивала, хотя чувствовала, что, несмотря на всю свою волю, второй раз за день этот долгий путь ей не одолеть.

– Какая деревня, по-твоему, отсюда ближе всего? – спросила она. – Черняково?

– Нет, Кустарное поближе будет, – ответил Антип. – Только это ведь не наша деревня – Волковых…

– Тем лучше! Если мне отказываются помочь собственные мужики, может быть, хотя бы волковские согласятся это сделать…

Антип съежился, услышав упрек, но не произнес ни слова. Софи вышла. После царившего в избе полумрака яркий солнечный свет пригвоздил ее к месту. Вся усталость разом навалилась снова.

– Если пойдете в Кустарное, – сказал, приоткрыв дверь, Антип, – то короче будет свернуть на тропинку – там, слева, сразу как выйдете за околицу. Полчаса – и вы уже на месте… Господь вас храни, барыня, голубушка!.. До свиданья!..

– До свиданья, Антип! – выговорила она с трудом, потому что перехватило горло, и тронулась в путь, испытывая странное чувство: будто сотни людей, прячась за окнами, за изгородями, за поленницами, за навозными кучами, следят за ее позорным отступлением.

Полчаса спустя она, с пустой головой, дрожащими коленями, вконец обессилевшая, добрела до Кустарного и попросила первого попавшегося мужика отвезти ее на телеге в Славянку, к его господам.

Всю дорогу, несмотря на то что солнце палило нещадно, а телегу немилосердно трясло, несмотря на облака пыли и тучи назойливых мошек, она ничего не видела, ничего не чувствовала. Из головы не шли слова Антипа: «От того, что вы сюда приходите, худа больше, чем добра… Уходите… Христом Богом молю, уходите!..» Софи подумала: «Почему я так упорствую в своем желании остаться в этой стране? Ради того, чтобы защищать мужиков? Они меня больше знать не хотят! Хочу доказать, что Сережа – убийца? Я теперь и сама в этом не уверена. Я сражаюсь с тенями. Я понапрасну теряю время. И на самом деле чувствую себя здесь все более чужой…» А еще она подумала, что связь с Россией у нее прервалась давно, почти сразу после смерти Николая. Пока муж был жив, он помогал ей понять душу его родины; через него она узнавала эту непостижимую страну, где повсюду могла считать, что она у себя дома. Теперь же она с куда большим трудом переносила разочарования, которые доставляли ей жители этой огромной, быстро превратившейся в чужую страны. Она потеряла разом и мужа, и заступника, посредника между ней и русской действительностью.

К тому времени как Софи добралась до Славянки, Дарья Филипповна и Вася уже отобедали. Они пили кофе в тени больших лип, но, увидев, как нежданная гостья слезает с крестьянской телеги, разом вскочили и с встревоженными лицами бросились к ней.

– Боже мой!.. Софи! Госпожа Озарёва! Что с вами стряслось?.. Ваша коляска сломалась?..

– Нет-нет, – успокоила их Софи, пытаясь улыбнуться. – Просто я теперь предпочитаю путешествовать вот таким способом!

Она отряхнула от пыли платье, хозяева подвели ее, отупевшую от усталости, к плетеному креслу, в которое Софи просто рухнула, и Дарья Филипповна предложила ей выпить чашку очень крепкого и очень сладкого кофе.

– Это вам быстро поможет. Ну, придите же в себя, голубка моя! – шептала она, склонившись над ней и жарко дыша. – Вы так бледны! Но какая же радость видеть вас у себя! Столько времени, целых несколько месяцев не было никаких вестей, мы уж думали, вы больше не хотите с нами знаться!

– Матушка трижды писала к вам, – пояснил Вася. – И мой посыльный носил ее письма в Каштановку.

– Мне ни одного не отдали, – ответила Софи.

– Как?.. Да как же такое возможно?.. Неужели ваш племянник посмел…

– Вас это удивляет?

Наступило молчание, полное бессильной ярости. Видно было, что Вася места себе не находит.

– И вы ни разу даже не задумались о том, почему мы перестали подавать признаки жизни? – прошептала Дарья Филипповна.

– Я была очень больна, – сказала Софи.

– Господи! Что с вами было? Кто вас выхаживал?

После всех разочарований, какие ее постигли, дружеские расспросы Волковых тронули Софи до слез. Ей так хотелось выговориться, так необходимо было хоть кому-то довериться, что она рассказала все, начиная от последнего объяснения с Сережей и заканчивая визитом губернатора. Во время ее рассказа Дарья Филипповна дышала с трудом, прижимая руку к груди, глаза у нее увлажнились, губы мелко тряслись; толстое кроткое лицо сына, сидевшего рядом с ней, окаменело в неестественном для него свирепом выражении. Но когда Софи умолкла, он только вздохнул:

– Самое страшное, что мы ничего не можем поделать с этим чудовищем!

Софи удивленно взглянула на Васю. И это все, что он мог сказать, он, мятежный духом, он, читатель Сен-Симона и Ламенне? Его фраза прозвучала далеким эхом слов Антипа. Все, будь то невежественные мужики или либеральные помещики – все мирились с действительностью, чтобы не осложнять себе существования! Правда, Дарью Филипповну охватило сильное возбуждение, когда она слушала рассказ о губернаторской дочке:

– Слухи из Пскова, конечно, до меня доносились, будто там что-то такое есть, но я не хотела в это верить! Бедняжка так некрасива! А Сергей-то Владимирович в городе ведет себя совсем по-холостяцки!..