Свет в ладонях
Шрифт:
– И вы вознамерились ему помешать? – спросил Джонатан. Судя по его заметно смягчившемуся голосу, он поверил каждому слову. И в самом деле, всё звучало довольно логично и, хуже того, реалистично… Однако что-то тут было не так, и Женевьев никак не могла понять, что же именно.
– Если успеем, – ответил Гай. – По непроверенным данным, создание големов-солдат уже больше года идёт вовсю. Но, вероятно, эти постоянные сбои задерживают финальную стадию. Такие изобретения требуют серьёзных полевых исследований, а провести их, не привлекая внимания, невозможно. Оттого Монлегюру и нужна санкция Народного Собрания, чтобы оно успокоило народ. А Народное Собрание ничего не станет решать без короля. А король…
– Получается, – сказала Женевьев, наконец
– Получается, так. Только монарх нужен не какой попало, а тот, который одобрит политику Малого Совета и сможет достаточно убедительно выступить на Народном Собрании. Впрочем, такого монарха у Монлегюра как раз и нет.
Женевьев вздохнула, откидываясь назад, и прикрыла глаза. Что ж, вот, наконец, тот ответ, который она бессильно искала все эти недели; ответ на вопрос, за что убили её отца и почему покушались на неё саму, не попытавшись даже вступить в переговоры. Стюарт Монлегюр хоть и не видел её никогда, но, похоже, отменно её знал. Она ни за что не согласилась бы стать его марионеткой, тем более сознавая, что жизнь её всё равно оборвётся, едва запустится выстроенная им чудовищная машина. Он мог бы сломать принцессу пытками, но тогда она не смогла бы выступить перед Народным Собранием, а её подпись, вырванная силой и не подкреплённая личным обращением на заседании Собрания, ничего бы не стоила. Что и говорить, сорок девятый год разбаловал шармийцев, приучив их к сладкоголосым ораторам, красноречивым предводителям и философам с языками без костей. То были первые ростки демократии, пока ещё робкие, слабые; их столь легко было затоптать и вырвать с корнем – но кое в чём они уже набирали силу. И Женевьев сладко вздрагивала от мысли, что, если только сможет, станет частью всего этого.
– Да, у Монлегюра монарха нет, – повторил Гай, пристально глядя в её слегка розовеющее лицо. – Зато он, похоже, есть у нас.
Джонатан вскочил было, но его удержали за плечи подельники барона, давно бросившие дележ добычи и незаметно вставшие позади. Один из них стоял у Женевьев за спиной, готовясь пресечь любое её резкое движение. Она ощутила, как замер сидящий с ней рядом Клайв. И – к своему несказанному изумлению – почувствовала, как он до боли сжимает её руку под столом.
– Полно, полно, – сказал барон ле-Брейдис умиротворяюще, когда его внука силой усадили назад на скамью. – Не думаете ли вы, что запросто проведёте такую старую лису, как я? Я хорошо знаю ле-Девалей, у них отродясь не было дочерей. Да и мой Джонатан не стал бы так хлопотать и охать из-за какой-то графиньки… тем более когда вместе с нею осталась его жена. Вы для него больше, чем случайная попутчица. Вы – его монарх.
– Вы ошибаетесь, – тихо и ровно сказала Женевьев. – Я не…
– Вы Женевьев Голлан, единственная дочь старого короля Альфреда, – вмешался Гай. – Я имел удовольствие знавать Густава Вашеля, рисовавшего ваш портрет для Августа ле-Бейла. У него осталась пара карандашных набросков, и однажды он показал их мне, похваставшись, что никакой другой художник не был удостоен чести запечатлеть на холсте наследную принцессу Шарми. Это было два года назад, но вы с тех пор нисколько не изменились. Я вас тотчас узнал, а когда вы заговорили, уверился окончательно. Как же вас занесло в эту глушь, ваше королевское высочество?
Повисшая тишина не вполне была тишиной, оттого тянулась особенно тягостно. Джонатан шумно дышал и бранился под нос, бандиты за их спинами хмыкали, кто понимающе, кто с нескрываемым удивлением. Но громче всего было молчание Клайва, стискивавшего кисть Женевьев под столом своей большой рукой так сильно, что она едва выдерживала эту боль. «Молчите, – велело ей это прикосновение, – молчите, или я…» Нет, нет. Не то. Принцесса Женевьев мало знала мир и ещё меньше – людей, но некоторые вещи не обязательно следует знать, чтобы сознавать их до самой глубины. Он не велел ей – он просил, и в этом не было угрозы – только мольба. Молчите, вы в бога не верите, как и я, но, ради всего святого, молчите. Она могла бы сейчас спасти себя, рассказав этим людям, кто таков Клайв Ортега и какие надежды на него возлагает Стюарт Монлегюр – что у Малого Совета есть, или почти есть, тот марионеточный монарх, которого им недостаёт для свершения своих планов. «Он вам нужен! – могла она крикнуть. – Он угроза для вас, он, а не я. А я никогда не предам память отца и то, что считаю правым. Поэтому бросила всё и, вместо того чтоб бежать и затаиться у моих королевских родичей за границей, несусь через всю страну к источнику той смутной силы, которая кормит всех нас и которой теперь ничего не стоит нас уничтожить…»
– Ладно, – сказала она, и пальцы Клайва тотчас разжались, словно силы его внезапно оставили. – Что вы хотите? Убить меня? Будьте любезны. Вы не первые, кого обуревает такое желание. Не знаю, правда, как понравится это вашему внуку, господин барон, ибо он, в отличие от вас, по-прежнему трактует присягу так, как велит ему сердце и чувство долга.
– В этом мы как раз с ним схожи, – сказал барон ле-Брейдис с неожиданной мягкостью. – Вы отважная девочка, ваше высочество. Вижу, вам многое пришлось пережить. Как и моему бестолковому внуку, умудрившемуся вляпаться в этакое приключение. Вы ведь понимаете, что я мог бы взять вас заложницей и значительно упростить себе доступ в столицу, без чего затеянный мной и моими соратниками переворот невозможен?
– Дед! – в негодовании воскликнул Джонатан, но подручные барона, не покинувшие своего поста, тотчас вновь надавили ему на плечи.
Старый барон поднял ладонь.
– Всем сердцем хотел бы оказаться полезен и помочь вам восстановить права на престол. Однако я не один затеял всё это дело, и вы услышали достаточно много, чтобы стать в этой заварушке третьей силой. Что будем делать, Жильбер? – обратился он к мужчине, которого до сих пор звал Гаем, и тот задумчиво погладил подбородок, не сводя глаз с неподвижного лица принцессы.
– Тяжкое решение вы кладёте на мои плечи, дорогой Мортимер, – вздохнул он наконец. – Вы ведь знаете, если мы отвезём её в поместье и представим нашим друзьям, они не отпустят её живой. Мы с бароном ле-Брейдисом, – пояснил он прежним невозмутимым и мягким тоном, – являем собой образчик наименее радикально настроенных представителей нашего лагеря. Остальные считают, что давно пора силой вломиться в столицу, идя по трупам, и вздёрнуть Стью Монлегюра на ближайшем фонаре… люксиевом, для большей поэтичности.
– А вы предпочитаете шпионаж и подкуп на средства, добытые грабежом, – с горечью сказала принцесса.
– И это претит вашей благородной натуре, не так ли? О, мой друг Вашель и впрямь не солгал… вы существо чистой души и справедливых помыслов. Вы стали бы славной королевой, и, как знать… – Он замолчал, а затем встал, наклонился через стол и, решительно взяв руку Женевьев, поднёс её к своим губам и запечатлел на её холодных пальцах самый почтительный и целомудренный поцелуй. – Если монархия и старое дворянство и имеют ещё надежду в Шарми, то вот она, сидит передо мной. Моё нижайшее почтение, ваше высочество.
– Её величество, – хрипловато сказал Джонатан. – Её величество королева Женевьев Первая. Король Альфред скончался в Саллании шесть недель назад.
Севший было Гай и барон ле-Брейдис переглянулись – и поднялись на ноги, разом.
– Шапки долой! – рявкнул барон, и его друзья поспешно стащили с голов шляпы и колпаки. Гай молча и быстро наполнил кружки. Старый барон поднял свою.
– Король умер! Мир его праху. А кто да здравствует, пусть рассудит Господь.
Все осушили кружки, не добавив к этому ни единого слова. И это, по мнению принцессы Женевьев, было лучшим подтверждением смуты, бродившей в умах тех, кто считал себя поборником старой монархии. Однако, быть может, он прав… Он прав, и времена изменились. Ничему уже больше не быть, как раньше. А как быть… на то и вправду воля сил, высших, чем силы принцессы Женевьев.