Свет в заброшенном доме
Шрифт:
– Акаджан! – рвала на себе волосы Зулейха.
– Не бросайте нас, брат! – кричала Дильбар.
– Самарджан!
– Прощай, Карабай!
– Не забывайте нас, проведывайте, Арифджан-ака! – плакали на девять ладов девять девочек, которые должны были остаться здесь. Мария Павловна тоже не выдержала, из глаз её брызнули слёзы…
С тех самых пор, как мы попали в детдом, я такого горя не видал. Что верно, то верно, иногда мы ссорились, ругались, девчонки ябедничали, а ребята дёргали их за волосы, отбирали мячи, доводя до слёз. Но, оказывается, сами того не зная, мы успели полюбить друг друга как родные.
Плакали мы, плакали горько…
Из ворот вышел, прихрамывая, человек в старой шинели, в старой будёновке, сунул что-то в рот и заливисто засвистел.
– Прекратить ор, не то всех посажу в темницу! – закричал он, топая хромою ногой. Точно шлюзом перекрыли воды анхора, слёзы иссякли вмиг.
Когда девочек увели за ворота, мы отправились дальше. Мальчиков до двенадцати лет выгрузили ещё в одном детдоме. Видно, оставляя сестёр, мы все слёзы израсходовали: прощаясь с нами, ни Султан, ни Усман, ни Аман не плакали. Только глядели на нас провалившимися, печальными глазами… Я уж было обрадовался, но, лишь только полуторка тронулась, Аман вырвался из рук воспитательницы и побежал за машиной:
– Акаджан!!
Бедный мой братик так пронзительно кричал, так горько, с такой болью, что казалось, сердце у меня разорвётся, а он всё бежал за машиной, бежал, ах, если б она остановилась и я прижал к груди бедного Амана!
– Акаджан, стойте! – крикнул он ещё раз, споткнулся и врезался лицом в землю… К нему подбежала запыхавшаяся воспитательница, подняла на руки. Аман вырывался, дрыгал ногами, царапался.
– Не плачь, – повернул меня к себе Карабай, – постепенно он свыкнется.
Через полчаса меня, Самара, Карабая, Вечноголодного и ещё троих ребят сдали в ремесленное училище при городской железнодорожной станции.
Мария Павловна вечером навестила нас. Принесла шесть свежеиспечённых лепёшек, полную до краёв банку сметаны, килограмма два зрелого-презрелого урюка. Мы все расселись на травке в саду училища. Глаза нашего директора распухли, покраснели, ей, бедняжке, видно, не раз пришлось сегодня поплакать.
– Ну как, познакомились с ребятами? – тихо спросила тётя Русская.
– Все похожи на дикарей, – сморщился Карабай, точно съел что-то кислое.
– Это вам только показалось. Вы с ними ещё подружитесь.
– Вы останетесь здесь? – спросил я.
– Нет, наверное, нет. Но я буду часто навещать вас. Только, дети мои, об одном хочу просить: учитесь хорошо. Если постараетесь, то станете машинистами, будете водить поезда. Или мастерами в цеху… В общем, старайтесь, чтоб мне за вас не, было стыдно. Будьте дружны… Слушайтесь воспитателей…
Каждую неделю навещайте наших младших, ладно?
– Хорошо, – пообещали мы.
– Держитесь всегда вместе. В город тоже ходите вместе. Самарджан, я тебя назначаю старшим среди ребят.
– Нет, пусть будет Арифджан.
– Арифджан, сдаю тогда ребят тебе.
– Ладно.
– Ну-ка давайте вставайте, попрощаемся. – Мария Павловна обняла каждого, поцеловала в лоб. – Вытрите слёзы, улыбнитесь, ну-ка, ну-ка, вот так, молодцы! Живите всегда с улыбкой на лице, весело и радостно. Арифджан, почаще рассказывай товарищам афанди, смеши их… Прощайте, дети… На меня не обижайтесь, я буду навещать вас…
Султан
Всё шло хорошо, всё было как надо, и вдруг… это свалилось неожиданно на голову. Как и наказывала директор, мы каждую неделю навещали младших. Они уже свыклись с новой обстановкой, сдружились с ребятами. В училище тоже дела шли неплохо. Мы ходили по цехам, учились держать инструменты. Дважды проехались на паровозе до ближайшей станции. Да, всё шло нормально, как вдруг…
Навстречу мне с плачем выбежали Усман с Аманом.
– Кто вас обидел?
– Нет, ака, никто нас не обижал. Султан пропал!
Услышав эту весть, я стремглав бросился к директору. Это был человек неопределенного возраста: он выглядел то глубоким стариком, то по-молодецки подтянутым джигитом. К счастью, он был один и не удивился моему появлению.
– А, это ты, кокандец, – сказал он.
– Где мой брат? – Голос мой хрипел, дрожал. – Ведь мама… что я скажу отцу?
– Послушай, а не рванул ли твой братец на фронт, к отцу? Такое ведь бывает…
– Нет, не рванул.
– Послушай меня, кокандец. Брат твой бежал не один, а с Сашей Петриченко. Ребята слышали, что они собирались на фронт. Мы три дня уже разыскиваем их… Отец на фронте?
– Да.
– Брат знает его адрес?
– Да.
– Послушай, кокандец, перестань хныкать. Братец твой далеко не убежит. Есть хочешь?
– Нет.
– Не ври. Ну-ка марш за мной. Старец джигит велел следовать за собой также Усману и Аману, поджидавшим меня у двери, привёл нас в столовку. Молча взял у поварихи десяток пирожков, по одному вручил Усману с Аманом, остальные отдал мне, опять похлопал по плечу, слегка подталкивая к воротам: иди, иди, мол, без тебя разберёмся. Придя в общежитие, я рассказал ребятам, что случилось. «Дурак ты, – возмутились они. – Ты думаешь, у директора есть время разыскивать каждого сбежавшего из детдома пацана? Да им ещё лучше, когда побольше таких сбежит. Им же больше пирожков достанется. Тебе надо в милицию пойти, больницы обойти».
Я побежал в милицию. Бегу и бесконечно твержу сам себе как сумасшедший: «Никогда больше не буду ругать тебя, Султанджан, никогда больше не обижу!» «А вдруг я его сейчас встречу», – мелькает мысль, останавливаюсь, тяжело дыша, оглядываюсь вокруг – пусто, никого, несусь дальше. Вот и милиция. Вошёл в комнату, над дверью которой висела табличка с надписью: «Дежурный». Вначале мне показалось, что тут никого нет, но, осмотревшись, я обнаружил за барьером человека. Он мирно похрапывал, положив на огромные кулаки голову, лишённую какой бы то ни было растительности. Десяток волосинок на висках были белы и нежны, как пух цыплёнка. Красная милицейская фуражка покоилась на столе.
Я негромко кашлянул, возвещая о своём появлении. Человек не шевельнулся, видать, любит поспать, как наш Султан.
– Дядя! – позвал я, приблизившись к милиционеру.
– Говори, что надо, – приказал человек, не поднимая головы.
– Я брата потерял.
В ответ милиционер только всхрапнул.
– Дядя, я брата потерял, – повторил я. – А папа у нас на фронте. И мамы нету.
Никакого ответа.
– Дядя, ну дядя! – завопил я, топая ногами, как всегда делал, когда сестрёнки отказывались вымыть посуду.