Свет времени (сборник)
Шрифт:
«Набив отцовский патронташ…»
Набив отцовский патронташ
Патронами с «гусиной» дробью,
Я с вечера иду в шалаш,
Поставленный над самой Обью.
Внизу река, среди полей
В сиянье призрачном и строгом
Она, как лунная дорога,
Но тише, слышишь журавлей?
Патроны в ствол, и лунный диск
Уже на мушке покачнулся…
Но выстрел слуха не коснулся —
Ты слышишь журавлиный крик.
И только дома, за столом,
Всё вспоминая
Увидишь лунную дорогу,
Услышишь свой ружейный гром.
Выпускникам АСХИ [2]
Я долго думал,
Перед тем, как выйти к Вам:
Что мне сказать
И как держать мне речь.
Хоть жизнь
Не познаётся по стихам,
Гражданский долг мой —
Вас предостеречь
От тех ошибок,
Что ещё во мне,
Как червь, переедают всё внутри.
И если я не лажу по стене,
То это ни о чём не говорит.
Я помню твои стены, институт,
Да и они, наверно, не забыли,
Как вильямцев охаивали тут,
Как вильямцев
За вильямцевство били.
Я тоже был героем этих дней
И целину, как знамя, поднимал —
Боролся за величие идей,
В которых ни черта не понимал.
Скажи мне, институт,
Кому в вину
Свои заслуги ставить – и остыну,
Кому отдать медаль «за целину» —
За превращенье Кулунды в пустыню?
Я знаю,
Ты мне скажешь – не наглей.
Но я бы высек самой острой розгой
Того, кто ныне в эрозии полей
Эрозию скрыл собственного мозга.
От вас, Выпускники,
Я не прошу,
А требую любви и пониманья:
Земли, животных —
И не согрешу,
Что в них основа,
Суть естествознанья.
От них не отступайте никогда.
Природа не прощает самозванства.
И к нам вернётся с хлебом Кулунда,
И мы поднимем сельское хозяйство.
«Бывает, так устанешь за день…»
Бывает, так устанешь за день,
Что, к лагерю добравшись лишь,
У шалаша на лавку сядешь
И, словно каменный, сидишь.
И нету сил расправить плечи,
Снять сапоги, залезть в шалаш,
Где ты ночлегом обеспечен
В уборочный ажиотаж.
И ничего душе не нужно,
Как будто всё уже сбылось.
Однако не заметить трудно,
Что многое не удалось.
Хоть и настырного ты склада,
Хоть и удачно так хитришь,
Что ничего тебе не надо,
Что ты здесь просто так сидишь.
«Ты не из наших был. Пацан…»
Ты не из наших был. Пацан.
Но как-то люди узнавали
И говорили – весь в отца,
С улыбкой руку подавали.
А годы льются, как вода,
Подмыт твой берег – дик и крут.
И нет от прошлого следа,
Тебя уже не узнают,
Но руку всё же подают.
То ль обознались по лицу,
А может, просто в том причина,
то уважение к отцу
Мы переносим и на сына.
Как жаль, загублен он войной,
Ему бы жить, носить медали,
Чтобы не путали с тобой,
Руки тебе не подавали.
Родительский день 1967
Пусть этот день страна забыла
В календари свои внести.
Мы всё равно пришли к могилам,
Покой душевный обрести.
Мы не забыли в скорбном тлене
Далёких, близких и родных,
И люди плачут на коленях,
И я не осуждаю их.
Я сам, как все здесь, плачу тоже
Навзрыд, не зная почему.
Из русских кто рыдать не может —
Войной обучены всему.
Но горем я не упиваюсь,
Я просто плачу от весны.
Сквозь слёзы дядьке улыбаюсь —
Он был весёлым до войны.
Я просто плачу, что устало
Старик лопатку очищает
И после, словно одеяло,
Могилку внука поправляет.
Что, обнажая горечь дней,
На холмик водку льёт юнец
И горько плачет:
Папка, пей,
Пей, папка, вдоволь, наконец.
И тонут в этом плаче беды,
И свято верю, говоря:
Великий праздник День Победы
Совпал с Родительским – не зря.
Пусть он нигде не обозначен
В календарях, что из того?!
Мы в этот день поём и плачем,
Что б не случилось ничего.
«И что ж в глазах у женщины вы видите…»
И что ж в глазах у женщины вы видите,
Когда она в вас смотрит так влюбленно,
Так преданно и так освобожденно,
Что кажется, вот-вот её постигнете,
И тайну тайн сознанием уловите,
И миг, как доктор Фауст, остановите.
А может, вы не видите, не видите,
Что взглядом изучающим обидите
Ту женщину, в чьём сказочном сиянье
Начало и основа мирозданья.
С девчонками, смеющимися свету,
С мальчишками, увлёкшими планету
Навстречу солнцу, к звёздам накренив,
Чтоб видели вы мир, как он красив.
А может, вы её постигли где-то,
Да-да посмели, кто вам возбранит?
Пеняйте на себя, теперь планету
Для вас никто к звездАм не накренит.
«Она лежала тихая, нагая…»
Она лежала тихая, нагая.
Рассвет голубизною изливался
И, словно бы сквозь окна обольщаясь,
Всё ближе,
ближе к ней пододвигался.
Казалось, он нарочно голубел
И лился сквозь проёмы обнаженно,
И, заполняя комнату, звенел
Всё громче,
Всё понятней,
Всё тревожней.
И вот он миг – великое начало.
О, звуков частота
и чистота.
Свет прикоснулся нежно и устало,
И заалели вдруг её уста.
И голоса небесной литургии
Вдруг пролились —
Божественный урок.
Не так ли свет приблизился к Марии,
Когда к ней прикоснулся Бог?!
«Человек на пенсию идёт…»
Человек на пенсию идёт,
И сослуживцы произносят речи,
Короткие, но сладкие, как мёд.
А Человек сидит, сутуля плечи,
В президиуме, словно на суде,
Где выступленья не проходят даром,
Где он – виновник – должен на кресте
Принять любви заслуженную кару.
А между тем весёлые подарки
Преподнесли: рюкзак, набор сетей…
На пенсию, как будто на рыбалку,
Порою провожаем мы людей.
Чтоб не поддаться грусти – мы хохочем,
Цветы и адреса – всё это для
Того, чтоб не сказать нам только: в общем,
Прощай, старик, ты списан с корабля.
«Я в маленьком и сером кабинете…»
Я в маленьком и сером кабинете,
Среди депеш и гербовых бумаг,
Как на необитаемой планете,
Схожу от одиночества с ума.
Мне почтою их в полдень доставляют,
И холод пробегает по спине,
Я их боюсь, и я подозреваю,
Что шлёт их сумасшедший мне.
Бумаги эти я не редактирую.
Я сам для них – лишь галочка пера.
Я только их копирую, копирую,
Как попугай, с утра и до утра.
Мне не покинуть клетки-кабинета,
Он – добровольная моя тюрьма.
Пятнадцать лет учился я на это,
Копировать сошедшего с ума.
Мне страшно, страшно! Но страшнее рокот
Грядущего – кто я и что тогда,
Когда в мой кабинет ворвётся робот
И вскроет вены моего труда?