Светлая полночь
Шрифт:
Дом в окрестностях Эмерадд-Сити в течение тридцати восьми лет принадлежал Долорес и Чарлзу Уилсон. Чарлз преподавал антропологию в Вашингтонском университете, а Долорес посвятила себя воспитанию детей. Но в последнее время она занялась благотворительной деятельностью, после того как все ее дети — их было трое — отправились по разным причинам на восточное побережье.
Чарлзу полагался годичный отпуск, и он решил, что идеальным вариантом для него и жены будет провести этот год в университете штата Виргиния, тем более что туда приедут трое их детей и двое внуков.
Единственной проблемой был дом. Кто присмотрит за ним
В пространном объявлении ничего не говорилось о цене, зато подробно объяснялось, кого они хотели бы видеть в роли хранителя их дома. Желательно, чтобы это был одинокий, спокойный, уравновешенный, некурящий человек; такой, который ранее владел домом или арендовал его, имеет опыт ухода за домом и может представить рекомендации и который…
Джулия улыбалась, читая это многословное объявление. Вот люди, которые любят свой дом, беспокоятся о нем, дорожат им. Наведя справки, Джулия узнала, что дом находится в весьма живописном месте. Сам белокаменный дом был идеальным. Для нее. И еще до того как Уилсоны получили от Джулии письмо с рекомендациями, их телефонные разговоры с ней убедили супругов, что вряд ли можно найти более ответственную хранительницу их столь горячо любимого дома.
И няньку для их очаровательных колибри.
Джулия заверила супругов, что с удовольствием будет подвешивать кормушки с кормом на специальных крюках в положенное время. И приготовлять нектар — одна часть сахара на четыре части воды, а также не забывать обеспечивать птиц свежим кормом и в достаточном количестве в конце июля, когда колибри вылетят на свободу.
Колибри вернутся, уверяли Уилсоны. И начнут гнездиться. А потом птенцы вернутся в дом следующей весной, чтобы свить свои гнезда. Готовность Джулии принять на себя эту ответственность за птиц окончательно успокоила Уилсонов.
Все складывалось как нельзя лучше. Джулия была нужна в Сиэтле, нужна с момента своего появления там. В конце декабря. После Лондона, после «Кентерфилдза», после Рождества…
— И вот я в Лондоне, — закончила свой рассказ Джулия. — Встречаю Рождество.
— И вот вы здесь, — повторил Джейс. «И первым встретили меня», — подумал он.
Можно лишь изумляться тому, что судьба подстроила и снежные бури, и неистовство Алексис — и все это для того, чтобы Джулия Энн Хейли оказалась на Рождество здесь, с ним. Она призналась, что опасается завтракать в канун Рождества, а темные круги под глазами красноречиво свидетельствовали о проведенной без сна ночи. Разумеется, ее опасения были обоснованны. Тем не менее она стояла перед роскошной рождественской елкой, стояла спокойно, не выказывая страха, осторожно дотрагиваясь до блестящих хрустальных снежинок.
— Вы не выглядите испуганной, а там более встревоженной.
— Да, это так. — Джулия нахмурилась, словно ее озаботило что-то, о чем раньше она не задумывалась. Однако она тут же отбросила грустные мысли и мило улыбнулась: — Причина, я думаю, в том, что эта елка не пробуждает во мне ни одного воспоминания о тех празднованиях Рождества, которые я проводила вместе с Уинни.
— Разве?
— Да. Наша елка была искусственной, так что мы могли праздновать
Глава 10
— Фуксия?
— Да, — снова улыбнулась Джулия. — Рождественской елкой Уинни всегда была фуксия, а дневное небо для нее было зеленым. По ночам оно казалось светло-золотистым. Я поначалу думала, что это именно те цвета, которые Уинни по-настоящему видит. Что у нее слепота к некоторым цветам. Однако офтальмолог Уинни сказала, что это не так. Она сказала, что люди, которые не различают цвета, видят мир в сером цвете.
— А на самом деле у Уинни этого не было?
— Да. И я в конце концов обнаружила, что она знает, что небо голубое, а рождественская елка обычно зеленая. Но она предпочитала окрашивать мир в совершенно иную палитру. Я могла бы…
— Да?
— Ну… я могла бы показать.
— Покажите.
Джулия направилась в свою спальню и скоро вернулась оттуда с альбомом для зарисовок. Она открыла его на первой странице и протянула Джейсу.
— Вот так Уинни видела мир. Хотела его видеть.
Это было нечто совершенно ошеломляющее — отражение мира Уинни, сделанное в цвете и строгое по стилю. Даже если бы пейзаж с едва намеченными деталями был выдержан лишь в серых тонах, это уже было бы произведением искусства.
Но этот пейзаж был отнюдь не серым! На первый взгляд могло показаться, что здесь причудливо соединяются невероятные тона и оттенки. Но разве не такое изумрудное небо — впрочем, даже трудно подобрать название для этого оттенка — ласкает зеленовато-бирюзовое кукурузное поле в Канзасе? А как насыщен цвет этих роз!
— Это вы рисовали?
— Да. Но это цвета Уинни. Точное воспроизведение ее цветов.
— Откуда вы знали, какой цвет она видит… предпочитает?
— Я спрашивала ее, и она показывала мне, когда могла, если этот цвет находился в наборе красок, который я купила. А если такого цвета не было, что случалось нередко, мы создавали его, смешивая краски для получения нужного цвета. Сначала я раскрашивала всю панораму, делая это по указанию Уинни. У нее не были развиты моторные способности, и она не могла рисовать самостоятельно. Потом я показывала на дерево, на цветок, птицу или облако и спрашивала, какого цвета они должны быть. Мы смешивали краски и находили нужный оттенок, после чего я обязательно рисовала улыбающееся лицо.
— А что вы делали потом с пейзажами и улыбающимся личиком?
— Ничего. Я выбрасывала это. Интересен был сам процесс. Уинни хотела, чтобы я знала цвета, которые она видит. Я тоже хотела их знать, и после того как мы определяли, скажем, цвет неба, каким она его видела, изображение на бумаге для нас уже не имело никакого значения.
— Значит, этот рисунок новый?
— Да. Когда я составляла планы на будущее, я решила вспомнить прошлое. Если сумею. До Уинни я никогда не. рисовала и не писала красками. У меня не было ни повода для этого, ни склонности. До Уинни я даже не знала, что могу это делать, а после ее смерти те умения, которые я, возможно, приобрела, без применения были забыты и утеряны. И еще из-за алкоголя.