Светлейший Князь Потёмкин и Екатерина Великая в любви, супружестве, государственной деятельности
Шрифт:
Как видим, рассматривались четыре претендентки, к одной из которых благоволила Императрица Елизавета Петровна, к другой сам Великий Князь Пётр Фёдорович, а к третьей, уже по политическим мотивам, канцлер Бестужев.
Но вдруг, казалось бы, ни с того ни с сего, Императрица Елизавета Петровна, никого не известив, завела переговоры о браке наследника с принцессой Софьей Фредерикой Августой Ангальт-Цербстской, родители которой были крайне бедны, а сама невеста к тому же ещё, приходилась жениху троюродной сестрой.
Впрочем, полезнее ли были бы для России все вышепоименованные невесты, если учесть каков сам жених по умственному складу и характеру? Могла ли Россия стать для них столь же желанной Родиной, как для Екатерины, если они у себя дома купались в роскоши, а для принцессы Ангальт-Цербстской на её родине
Многие историки пытались понять, почему выбор пал именно на Софию Фредерику Августу? А. Г. Брикнер предлагал такое объяснение: “С давних пор между русским двором и родственниками невесты Великого Князя Петра Фёдоровича существовали довольно близкие сношения. Брат княжны Иоганны Елизаветы (матери будущей Императрицы Екатерины II), епископ Любский Карл, при Екатерине I был в России в качестве жениха Елизаветы Петровны. Он вскоре умер, но Елизавета Петровна не переставала питать некоторую привязанность к его родственникам. Ещё до мысли о браке Петра с принцессой Ангальт-Цербстскою, они находились в переписке с её матерью…”.
Так или иначе, но решение было принято, и Елизавета Петровна тайно призвала в Петербург Иоганну Елизавету с дочерью. Причины приглашения, да и само по себе приглашение держались в тайне.
«Пётр будет твоим супругом…»
Императрица Екатерина Вторая вспоминала о том в своих «Записках…» следующее: «1 января 1744 года мы были за столом, когда принесли отцу большой пакет писем; разорвав первый конверт, он передал матери несколько писем, ей адресованных. Я была рядом с ней и узнала руку обер-гофмаршала голштинского герцога, тогда уже русского Великого Князя. Это был шведский дворянин по имени Брюмер. Мать писала ему иногда с 1739 года, и он ей отвечал. Мать распечатала письмо, и я увидела его слова: «…с принцессой, Вашей старшей дочерью». Я это запомнила, отгадала остальное и, оказалось, отгадала верно. От имени Императрицы Елизаветы он приглашал мать приехать в Россию под предлогом изъявления благодарности Её Величеству за все милости, которые она расточала семье матери».
Сразу после обеда отец и мать принцессы Софии уединились и что-то обсуждали, причём, после долгих разговоров, мать «отклонила отца от мысли о поездке в Россию».
И вот тут будущая Императрица Екатерина проявила удивительную, даже весьма дерзкую инициативу: «Я сама заставила их обоих на это решиться, – вспоминала она в «Записках…», – Вот как. Три дня спустя я вошла утром в комнату матери и сказала ей, что письмо, которое она получила на Новый год, волновало всех в доме… Она хотела узнать, что я о нём знала; я ей сказала, что это было приглашение от Русской Императрицы приехать в Россию, и что именно я должна участвовать в этом. Она захотела узнать, откуда я это знала; я ей сказала: «через гаданье»… Она засмеялась и сказала: «ну, так если вы, сударыня, такая учёная, вам надо лишь отгадать остальное содержание делового письма в двенадцать страниц». Я ей ответила, что постараюсь; после обеда я снесла ей записку, на которой написала следующие слова (гадалки, популярной в Штеттине. – Н. Ш.):
«Предвещаю по всему,
что Пётр III будет твоим супругом».
Мать прочла и казалась несколько удивлённой. Я воспользовалась этой минутой, чтобы сказать ей, что если действительно ей делают подобные предложения из России, то не следовало от них отказываться, что это было счастье для меня. Она мне сказала, что придётся также многим рисковать в виду малой устойчивости в делах этой страны; я ей отвечала, что Бог позаботится об их устойчивости, если есть Его воля на то, чтоб это было; что я чувствовала в себе достаточно мужества, чтобы подвергнуться этой опасности, и что сердце моё мне говорило, что всё пойдёт хорошо…».
Затем предстояло ещё убедить отца, с чем Софья Фредерика Августа вполне справилась, пояснив, что по приезде в Петербург они с матерью увидят, надо ли возвращаться назад. Отец
В записках о путешествии говорится: «В Курляндии я увидела страшную комету, появившуюся в 1744 году; я никогда не видала такой огромной – можно было сказать, что она была очень близка к земле».
Под таким Знаком въехала в Россию будущая Императрица Екатерина Великая. Любопытно, что эта комета запомнилась знаменитому поэту екатерининской эпохи, прославившему Государыню в оде «Фелица», Гавриилу Романовичу Державину. В «Объяснениях» на собственные сочинения, поэт, говоря о себе, как обычно он это делал в публикациях подобного рода, в третьем лице, писал: «Родился он в 1743 году 3 июля, в 1744 году, в зимних месяцах, когда явилась комета… то он, быв около двух годов, увидев оную и показав пальцем, быв у няньки на руках, первое слово сказал: «Бог».
А ведь принцесса Софья верила, что именно по воле Бога вызвана в Россию… Пуржила и вьюжила русская зима, взбивали огромные снежные перины неугомонные метели, поражало снежное безбрежье, таинственно мерцающее в лунном свете и сверкающее в свете солнечном. Дороги, порой, едва угадывались под снежными покровами. Без провожатых не найдёшь, куда ехать, заплутаешь в бесконечном просторе. Не видела прежде такой необозримости, стремящейся к бесконечности, юная прусская принцесса, и вряд ли могла она представить себе, что когда-то вся эта невообразимая красота русских полей, торжественность дубрав, рощ и лесов, одетых в белоснежное убранство непорочной чистоты, будет в её державной власти. Вряд ли она могла предположить, что пройдут годы, и она, во время частых своих путешествий, будет проноситься в карете, поставленной на лыжи, по Российским просторам, жмурясь от слепящего снега днём и восхищаясь яркими факелами костров, освещающими царский путь ночью.
Резвые кони мчали прусскую принцессу в тревожную, но желанную неизвестность. Ей не было жаль прошлого – её влекло будущее, пусть туманное, но полное надежд. Детские годы на родине и юношеские в России наложили каждый свой, но в чём-то общий отпечаток на характер будущей Императрицы. В. В. Каллаш в статье «Императрица Екатерина II. Опыт характеристики», опубликованной в книге «Три века», которая была издана к 300-летию Дома Романовых, сделал такой вывод: «Богатые природные силы, высокие требования, пошлая, монотонная, бедная обстановка – вот условия, среди которых слагался характер Екатерины в её юности. Сознание недюжинных сил, постоянные унижения, противоречия между думами и действительностью заставляют рваться из этой тягостной атмосферы, отдаляют от родных, воспитывают самостоятельность характера, находчивость, наблюдательность, усиливают самолюбие и тщеславие; упругость некоторых из этих черт развивается пропорционально давлению среды. Двор Елизаветы дал ей ту же картину, только ещё ярче окрашенную, в сильно увеличенном масштабе… Здесь, в новой обстановке, ждали Екатерину та же пошлость, мелочность интересов, та же грубость вкусов неискусно прикрытые взятой у французов напрокат изысканностью обращения; здесь тоже слишком мало думали об общем благе и слишком много – о своём личном».
Впрочем, всего того, что ждёт её при Дворе Императрицы Елизаветы Петровны, принцесса Софья тогда ещё не знала. С этим предстояло познакомиться уже в ближайшие дни…
Красавица Императрица
Петербург встретил прусскую принцессу оглушающим пушечным салютом. Праздничное великолепие города поразило её. Можно себе представить, сколько было у неё самых ярких впечатлений от Зимнего Дворца, восторгов от величественного вида Петропавловской крепости, гармонирующего с Невой, скрытой белоснежным убранством. Но это только начало – предстоял ещё путь в Москву, где находился двор, и где ждали её Императрица и Великий Князь. И этот путь поразил не меньше. И теперь, в век торжества сокрушителей природы, Валдай ещё живёт, ещё борется с жестокосердием двуногих врагов лесов, озёр полей и всего в них живого, а тогда он сверкал своею нетронутою красотой в необыкновенном торжественном величии. Вышний Волочок, старинная Тверь, Клин представали пред глазами будущей Державной Повелительницы. А впереди была златоглавая Москва. Её золотистые сорок сороков окончательно сразили своим неподражаемым серебряным звоном.