Светлый Том
Шрифт:
Взгляд Михаила встретился с взглядом старика.
– Оп, – старик толкнул сознание Михаила в прошлое.
***
Чистый, трезвый дядя Игорь читал «Пикник на обочине» Стругацких: – Ты читаешь (ты умеешь читать)? – Миша подошёл ближе к креслу, в котором сидел Игорь: «да это моя книга, я её взял почитать и сейчас он её испортит». Миша хотел забрать книгу, но как объяснить причину вежливо.
***
– Папа, – Миша забежал в комнату и застыл. В доме были гости (дядя Игорь). Мишин папа и дядя Игорь играли в шахматы, чёрных фигур (которыми играл дядя Игорь) было больше на доске. –
***
– Не ходи туда, не смотри, – дядя Игорь стоял на пути Миши.
– Вот ещё, – фыркнул Миша и, толкнув плечом дядю, побежал к дедушке.
***
Мише подарили на день рождение маленького кролика. В городской квартире кролик не очень приятное животное (через какое-то время). В связи с «неадекватным» поведением кролика, его было решено отправить к дедушке Юре (отцу папы).
Вот на каникулах Миша с родителями приехал к дедушке. Миша бежал по двору дома дедушки и звал: «Кролик, кролик Тяпа». Миша увидел дедушку с ружьём на плече, заходящем за угол сарая. Миша побежал к дедушке, спросить «где его кролик». Из дома вышел дядя Игорь: «Не ходи туда, не смотри». Миша прошмыгнул мимо дяди Игоря и побежал за дедушкой. За сараем раздались два выстрела. Миша вылетел из-за угла сарая на задний двор.
– О! Привет, Миша, – дедушка Юра стоял над открытым деревянным люком, в руках держал багор, рядом с его ногами лежало ружьё. – Ты кролика просил, будет тебе кролик на ужин.
Сзади к Мише подошёл дядя Игорь, положил свои ладони на Мишины плечи.
– А я кроликов в яме держу, – деда Юра опустил багор в проём люка, начал им там шевелить, – так хлопот меньше, не убегут и огород не попортят. – Нашарив, что-то под землёй, дедушка начал, перебирая руками, поднимать багор.
В ушах Миши стоял крик из-под земли (так плакал-кричал Тяпа, когда Миша случайно прижал дверьми его лапку). Миша зажал уши руками, но крик не выходил из его головы. Ладонь дяди Игоря закрыла глаза Миши. Миша с силой зажмурился, чтобы не видеть то, что поднимает страшный багор в руках дедушки Юры.
– Батя, ты же шкурки портишь, – говоря это, дядя Игорь развернул Мишу и подтолкнул в сторону двора, – да и подранков много остаётся.
– Кому нужны летние шкурки. Да и выделывать много мороки, – слышал, убегая Миша, – теперь никто шкурки не покупает, только для собственных нужд. На варежки наберётся.
***
Металлургический комбинат, на котором работал Миша, раньше был единым целым – таким большим индустриальным «китом». Каждый работник был его частью. Потом началась перестройка и бартер. С Госзаказами ушли стабильные деньги, каждый стал сам за себя – тащить с комбината то, что можно было обменять на деньги: медь, никель, ферросплавы.
Работники комбината стали «планктоном» – никому не нужным, временным материалом, сгорающем в угаре алкоголя и нарушениях техники безопасности, а «синий кит» (редко трезвый) генеральный директор менял мерседесы как перчатки. Каждый раз, идя на смену, Михаил проходил мимо высокого, кованого забора главного управления комбината, любовался чёрными красавцами, сменяющими друг друга как времена года.
***
А потом перед глазами встало пламя камерной печи, на западных воротах третьего проката.
Михаил, в тот день, собирался на обед, когда в комнату мастера зашёл дядя Толя из соседнего подъезда.
– О, Мишаня, привет, – дядя Толик протянул Михаилу (заискивающе глядя ему в глаза) свою сухую и широкую ладонь (с чёрным трауром под давно не стрижеными ногтями). – Ты теперь большой человек стал.
– Ты чего хотел то, дядя Толь? – Михаил отстранился от запаха источаемого дядей Толей. Запах был свойственен для человека пьющего всякую гадость и меряющего всё на свете ценой мерзавчиков (в ларьках на центральной проходной продавали настойку боярышника в мелкой таре).
Я к Семён Захарычу (начальнику смены). Назад решил проситься, – дядя Толя от волнения мял в руках кепку.
– Так иди к нему, пока он на обед не уехал.
Ты, Михаил, замолви за меня словечко. Я, ведь, без малого, десять лет на комбинате, – дядя Толя остановился в дверях, говорил, не отрывая глаз от кепки в руках, – в завязке, закодировался. Справка есть.
– Хорошо, дядя Толь, – Михаил дружески положил руку на плечо дяди Толи, – после обеда зайду к Семён Захарычу. Ты в который раз возвращаешься на комбинат?
– В четвёртый.
***
Я задержался с обеда, так как ходил в управу (пришёл приказ на назначение меня мастером крановой службы). Возле входа в главное управление стоял новенький «Ягуар».
– Чей это? – спросил я у охранника Гриши.
– Генеральному хозяин подогнал из Москвы, – Гриша бросил окурок в урну, – на мерсах ныне не престижно ездить. Салон ручной работы, телячья кожа, красное дерево, спецзаказ.
***
Войдя в цех третьего проката через западные ворота, я увидел группу людей возле открытой третьей камерной печи (в неё до обеда должны были поместить заготовку). Уже пройдя через молчаливую группу (Глаша – крановщица, Егор, Мишка, Вадик – слесаря, Михалыч – дежурный электрик и ещё человека три из смены) я увидел на краю печи Семён Захарыча и кепку дяди Толи (аккуратно сложенный в неё пачка Беломора, носовой платок, паспорт, всё прижато крупным камнем).
– Я ж ему говорю, – увидев меня, заговорил Семён Захарович, – тебя последний раз по статье … на проходной взяли пьяным, с тремя килограммами меди.
Семён Захарович хотел бросить окурок сигареты в недра печи, но передумав, бросил под ноги, раздавил носком правой туфли, махнул рукой и пошёл в сторону своего кабинета.
Михаил подошёл к краю каперной печи. Она была пуста, почти. Заготовку в неё не успели опустить. На дне печи, в белом пламени, выделялась тёмная клякса человеческого тела, свернувшегося в позу эмбриона.
***
– Позвольте, – Михаил услышал голос, свой голос, поднял глаза на Игната, – мы готовили три вопроса. – Глаза Михаила слезились, толи от дыма, толи от огней мира его памяти, – Первый вопрос был смерть, второй жизнь, а третий …
***
В языках пламени костра Михаил увидел дядю Игоря, дядю Толю, Пашку – токсикомана с армейки. Каждый из них представлял отдельный лепесток цветка пламени на чёрном стебле – ветки из костра, поднятой гостем. Жизнь этих людей была коротка как отблеск пламени костра в ночи и с рассветом ни чего не останется в остывшей золе.