Шрифт:
Глава 1
На краю леса – темного и дремучего – стоял дом. Да не абы какой, а крепкий, кряжистый, богатый. Всяк, кому доводилось побывать в лесу, говорил, что место проклято, и лишь хоромина ведуньи Добромилы хранит Загорянскую весь от хворей и напастей, что напускает на людей нежить из дебрей Черемысла.
Добромила жила близ леса уже тьму лет: никто и не помнил времён без нее. Уважали знахарку, но и побаивались. Много знала премудрая, многое умела, с того и народец видел в ней ближницу богов – светлых, темных и всяких иных, что серединка-наполовинку.1
Волховать2 не волховала, силы не те, но травы
Лет с десяток тому, стали Загорянские бабы примечать, что Добромиле муторно: невеселая, неспокойная, иным разом и злая. Одним летним днем взяла знахарка, да и ушла из Черемысленского леса, а вернулась уж не одна, а с девчушкой годков трёх от роду: глазки серенькие, волосики кудрявенькие, светленькие, словно пшеничка зрелая на поле.
Признала ее внучкой, взялась передать ей науку свою: все по лесу за собой таскала, все травки показывала, а уж потом и научила девчонку и сушить, и тереть, и запаривать. Письму обучила3, счету да иному всякому, чему сама поднаторела еще в отрочестве в Новограде. С внучкой Добромила и сама будто омолодела, гнуться перестала, глазами засияла наново. Назвала девчушку Владой и любила крепенько, как любит под исход жизни баба, не родившая на свет своего дитяти.
Владушка и росла при бабке доброй, расцветала. А уж когда вошла в девичью пору и навовсе закрасавилась. Парни Загорянские частенько бродили возле леса, все поджидали – не выглянет ли Влада, не подарит ли словом добрым? Она и дарила, чем могла: взглядом теплым, красой редкой. Не высока, не низка, стан тонкий, плечи округлые, коса цвета спелой пшеницы – долгая, тугая – а глаза до того ясные, такой жемчужной серости, что еще поискать надо. И руки нежные, белые: бабка работой не неволила; с поры, когда внучка уронила кровь первую, уж не посылала Владку на репища, в землице копаться не дозволяла. Жили тем, что народец приносил за ведовство и отвары чудодейственные. А несли немало; иной раз в домок опричь Черемысленского леса и родовитые приезжали. И правду сказать, болезнь-то никем не гнушается: ни богатым, ни бедным. Чай, перед богами все равны, особо, когда голышом, без одежек златотканых и бус драгоценных.
Добромила внучку берегла: учила уму-разуму и гордости девичьей. Впрок пошло: Влада переняла науку от бабки доброй и ведать стала едва ли не лучше Добромилы. А все с того, что обретался в ней дар, подаренный светлыми богами.
Старая знахарка радовалась, глядя на Владу: смирная, умелая, пустых гляделок не пялит, а ко всему с раздумьем и пониманием. Одна беда – уж слишком красивой уродилась. Как пойдет по веси, так все парни голову набок и сворачивают, провожают взглядами жадными, дурными.
Добромила часто сны глядела вещие, истинные, данные Правью. Однова открылась ей Владина судьба да напугала. Сон-то мутный, будто снежком припорошенный, но одно поняла старая ведунья – все беды, что выпадут на долю внучки, случатся из-за парней. Потому и стерегла Владку от них, как умела; знала наверно Добромила – как лишается ведунья девичества, так и дар ее слабым становится, родит дитя – обессилеет навсегда. Такова воля светлых богов – так было, и так будет вовек.
Добромила-то знала, что на внучке поцелуй самой Пресветлой Лады4, а как же от любви сберечься, коли сама богиня ею и одаривает? Но помнила старая ведунья, что Лада может быть и грозной, ярой
В ночь, когда Владке минуло пятнадцать зим, Добромила узрела сон, да не простой: вроде и явь, а вроде и нет.
С мороза зимнего в дом Добромилы вошла сама Лада Пресветлая, склонилась над спящей Владкой и оправила волосы её пшеничные: смахнула блестящую прядку с глаз, за ухо завела. Постояла малое время, полюбовалась на красавицу, а уж потом и обернулась к двери, где на пороге стояла Ягиня5 Премудрая:
– Вот ведь как, Ягиня, две жены встретились возле Владки. Как делить станем девицу?
Добромила затряслась на лавке своей, зашарила тряскими пальцами по груди, будто душил кто, но слова не молвила: сами боги явились, тут не до простой знахарки.
– А чего ж делить? – голос Ягиня прозвучал недобро. – Полотно уж соткано. Макошь6 судьбу сотворила, а Доля с Недолей7 нити правят.
– Ой, сестрица, негоже врать, – Лада взглядом высверкнула огненным. – Сама ведь знаешь, дар во Владе редкий, а стало быть, и нить может запутаться. Так что скажешь, Премудрая?
Ягиня долго смотрела на Владу, будто думу тяжкую думала, а уж потом и высказала:
– Оставим, Лада, как есть. Ты Владку одарила, так и я одарю. Вот и поглядим, чья сила в ней верх возьмет, твоя, любовная и огневая, иль моя, мудрая и властная?
Добромила и взвыла волчицей подраненной: с лавки упала и на коленях поползла к сильнейшим:
– Не губите ее! Меня заберите, меня пытайте, коли надобно! – надсаживала глотку криком, слезами умывалась. – Вам забава, а Владушке погибель!
– Нет нам нужды в жизни твоей, Добромила. Слепая ты, с того и волховского пути тебе не дадено. Коли б ведала, так знала, что не забавляться пришли, а долю вершить, – Ягиня отвернулась от старой знахарки и пошла вон из домины. Походя, провела красивой рукой над спящей Владой, будто сноп лазоревых искр кинула на девушку, а потом исчезла во тьме ночной, словно и не было ее.
Добромила так и лежала по полу, тряслась знобко, потом ледяным исходила, но малое время спустя, почуяла теплую руку на плече.
– Не печалься, добрая, все свершится так, как надо, – Пресветлая вздохнула тяжело, будто сокрушалась о чем-то. – Владушку люблю с того мига, как она в Явь пришла. Не оставлю заботой вящей. Помочь, не помогу, но совет тебе дам, добрая. Как придет пора, отправь ее к Божетеху-волхву, а в напутствие скажи ей, что у власти всегда только один, а в любви двое. В том и сила. Разумела?
– Матушка, Лада Пресветлая, благо тебе! Разумела, все передам! – Добромила вскочила с пола. – Когда ж пора придёт?