Светоч
Шрифт:
– Что ж молчишь? Ты уж скажи, порты надевать или тебя обождать? – порты-то натянул, но ехидничал, говорил обидное, чтобы себя унять. – Да ты не прячься, иди поближе. Авось, сговоримся.
Ждал, что сбежит, уготовился вослед свистать обидно, а она и не ушла вовсе. Шагнула из-за кривенькой сосенки и прямо к нему двинулась:
– Дурного обо мне не думай, Глеб. На тебя смотрела, а другого видела. Не инако солнце ослепило, разгулялось к закату, – румянилась, но глаз не опускала. – Поблазнилось мне.
Сказала правду, а Глеб насупился. Оно и понятно, какому ж парню понравится, что красавица не о
– Как скажешь, – поднял рубаху, встряхнул и надел, опоясался и присел косу от воды отжать, сапоги натянуть.
Приметил, что Влада шагнула уйти, хотел смолчать, но будто кто за язык дёрнул:
– Погоди, вместе пойдем. Или боязно? Я, может, дурного и не подумаю, а вот народ вдоволь позубоскалит. Скорова жена, да опричь Волка Лютого.
– Ты иди, там уж варево поспело. Сыта я, не хочу ничего, – сказала ровно, но все одно, Глеб почуял, что горько ведунье, безрадостно.
– Сыта по горло? Чем же?
Сказал и смотрел на то, как вздрагивает Влада, как сжимается, будто не словом в нее кинул, а стрелой угодил промеж лопаток. Как клонится голова ее, как косы уныло вьются по высокой груди, блестят на закатном солнце.
Не ответила чужая жена, отвернулась и пошла тихо, ступая по кромке воды, что накатывала на песчаный берег.
– Погоди, – вскочил и кинулся за ней, себя не разумея. – Чего смурная? Обидел кто?
– Нет, – головой покачала.
Глеб смотрел на тонкую шею, меж двух светлых кос, на позвонок, что натягивал гладкую кожу, манил Чермного, дурманил. В думки вскочило только одно – ворожит волхва, иначе откуда дурь и блажь?
– Оберег свой сними и на песок кинь. Сей миг. Инако сам сдёрну и закину в Волхов. И ворожить со мной не смей более. Разумела? – вызверился, кулаки сжал до хруста.
Она обернулась и глядела изумленно, да так, что брови соболиные едва не выше лба подскочили:
– Не волховала я, ворожбы не творила. Что ты? – не убоялась злого Глеба, стояла прямо, глаз не опускала. – Сил во мне нет. Те, что Светоч дал, берегу. Лада Пресветлая тому порукой. Ею клянусь.
– Врешь, – Глеб и верил, и не верил. – Сними, сказал.
Она стянула с шеи суровую нитицу, выпутала из кос и положила Светоч на белый песок:
– Что, Глеб, опасаешься? – гордячка выпрямилась, глаза прищурила ехидно.
– Слов таких обо мне не говори более, не смеши. Опасался бы, смахнул голову твою с плеч и сказал бы, что так и было, – мыском сапога откинул окаянный оберег подальше, а сам шагнул к Владе.
Встал близко и себя же обругал дурнем. Одно дело смотреть на белую шею, и совсем иное – запах чуять и тепло молодого тела. Стоял и глядел на Владу, как парнишка нещупаный, но виду не подавал, сжимал кулаки покрепче, старался думки перекинуть на иное.
– Так чего смурная-то?
– Тебе зачем знать? Не брат ты мне, не дядька. Вторым днём разойдемся в разные стороны и боле не свидимся. От скуки спрашиваешь? Так найди себе иную забаву. Поешь, обогрейся. Вода-то в Волхове холодная, простынешь.
– Привычен, – злобиться не стал. – Не брат, не дядька, но зарок тебе дал, что довезу до Новограда. Словом своим не поступлюсь.
– Веселить ты меня не обещался, Глеб, – смотрела странно, будто дурное услыхала. – Зарок? То звук пустой. Слово кинул, слово
Чермный и разумел ее горе. Сам не знал как, но понял – о муже болеет, обиду нянькает. Обманул? Ужель зарок дал и не сдюжил? Хотел смолчать – в чужие дела никогда не совался – но не смог:
– Совет дам, а уж там твое дело, слушать, нет ли. В Новоград придем, в дом к мужу не суйся. Ночлег сыщи, и весть ему передай. Придет, стало быть, нужна ты ему. А если смолчит, порвись с ним и ступай, куда глаза глядят. Объявишься на подворье Нежаты, гордость твою уколют и больно. Еще и косы повыдергают. Чай, самой еще пригодятся, – высказал и утих, загляделся на пряди блескучие, а потом и вовсе пропал, когда Влада глянула на него.
В глазах печаль плещется, едва через край не льется, свет в них – мерцает и гаснет – и боли столько, что не снести. Обозлился, когда разумел – привязана к Нежате. Да так крепко, как только может женщина, которая любит сверх всякой меры. Ждал слёз от нее, а дождался иного:
– С чего вдруг принялся печься обо мне? Я Скор. Ты ж в Новоград идешь род мой резать. Ай, не так? – и голос звенит тревожно.
Разозлился до яростной пелены в глазах! Навис на ведуньей, прошипел змием:
– Вон как… Резать? И где дружина моя? Или Волк Лютый зубами глотки драть станет? Нежате скажи, что уговариваться пришел. Крови не хочу. Род Чермных живь не отбирает, а кто так мыслит, пусть допрежде в своем роду мусор вычистит. Завид Скор, князь Новоградский, все веси пощипал, сам справился. Обезлюдели деревеньки вокруг Новограда, ушел народец. Кто в Плёсков, кто в Ладогу. От Завида Кровавого спасались. Разумела? Так и передай Нежате слово в слово. Не перестанет князь кровь лить, сам захлебнется. А теперь ступай, куда хочешь, и оберег свой окаянный не забудь, волхва неумная, – выплюнул гневные слова и пошел, широко ступая по мягкому песку, оставляя за спиной тихий берег светлой реки.
К костру вышел злым, но себя унял и присел рядом с Вадимом: тот болтал без умолку. Глеб взял мису с кулешом из рук Беляны, подивился, что не робеет:
– Что ж ты, рыжая, не скачешь? – вытащил ложку, принялся есть исходящее паром варево.
– А чего скакать-то? Далеко не прыгну, догонишь, – сказала тихо, но без испуга. – Хотел бы загрызть, уж давно бы кусанул. Или там, на дороге зарубил бы, как татей.
– Никак разум в голову внесло? И кто ж из богов смилостивился над тобой? – хотел повеселить потешную девку, а та рассердилась.
– От них дождешься! Отродясь не одаривали! Сама верчусь, – и уселась неподалеку, достала из рукава горбушку хлебную и принялась жевать.
Не успел Чермный доесть, как почуял, что Влада явилась. С того и плечи будто расправились, затвердели, а по хребту волна пошла – огневая, мурашистая. Обернулся и увидел ведунью: шла неспешно прямо к нему. Села рядом и зашептала:
– Благо тебе, Глеб, за совет разумный. Все обскажу Нежате, не тревожься. Мудрый он, все разумеет и крови не даст более пролиться. Зла на меня не держи, думала о тебе дурно по незнанию. Слухи жуткие о тебе ходили, я и верила… – в глаза заглядывала, ждала ответа.