Светозары
Шрифт:
Таким человеком, приехавшим к нам сразу после войны, оказался дядя Троша — тщедушный мужичок с удивительно синими, как весеннее небушко, глазами на иссеченном морщинами лице.
Говорили, что родную деревню его, которая была где-то под Курском, дотла спалили немцы, отец и мать пропали без вести, а сюда он приехал по настоянию своего фронтового друга Николая Агуреева, нашего односельчанина. Сам Николай еще служил где-то за границей, а дядя Троша поселился у его родителей — они приняли изувеченного солдата, как родного сына. Он был тяжело ранен в шею и потому голову держал набок, словно воробей, который прицеливается
Работать он устроился колхозным пастухом. И однажды утром, заревой ранью, село наше разбудили странные звуки, никогда доселе здесь не слыханные. Раздольная мелодия, чудная песня без слов звучала и трепетно переливалась в синем воздухе… Даже горластые петухи ошарашенно замолкли, а скворцы тут же переняли мелодию и стали дружно подпевать. Удивленные бабы повыскакивали на улицу. Посередине села гордо вышагивал дядя Троша и, запрокинув голову, дул в длинную дудку, сделанную из прямого бычьего рога. Он перебирал пальцами по дырочкам своей дудки, как по клавишам гармони, и звуки получались то протяжными и трубными, то нежно плескались и звенели, как весенние ручейки.
Вскоре село привыкло к пастушьему рожку. Он будил на заре хозяек, и женщины, вечно хмурые от тяжких забот и горя, теперь улыбались дяде Троше.
А с коровами творилось непонятное. Если прежним пастухам стоило большого труда выгнать их из села за околицу — буренки шарахались от пушечных ударов кнута, рвались во дворы и огороды, — то теперь они сами выходили из ворот на дорогу, чинно пристраивались за спиною дяди Троши и покорно шли в поле, словно рогатое войско за своим полководцем.
Дивились этому не только взрослые, но и мы, ребятишки.
— Дядя, а разве коровы понимают музыку? — спрашивали мы у пастуха.
— А как же, — невозмутимо отвечал он. — Рожок-то у меня не простой, а волшебный.
— Так уж и волшебный, — сомневались мы.
— Ну, коли не верите, то приходите завтра до солнышка к Анисьиному пруду — не такое еще увидите…
Мы с вечера наказали матерям разбудить нас пораньше и явились к пруду на заре. Дядя Троша со стадом был уже там.
Анисьин пруд у берегов затянула зеленая ряска, вода в нем темного, глубокого цвета, но прозрачная, как черное бутылочное стекло. Широкие листья лилий на темной глади кажутся заплатами.
Вот дохнул ветерок, но пруду пошли мелкие волны, и листья лилий захлопали по воде зелеными ладошками. Хищный силуэт щуки мелькнул в глубине — на поверхность брызнула рыбная мелочь, крохотный чебачишка угадал на лист и закувыркался колесом, пока снова не булькнул в воду…
Но мы ждали обещанное чудо. И оно свершилось в тот момент, когда раскаленный шар солнца, немного сплюснутый снизу, выкатился из-за горизонта и стал медленно набирать высоту.
— Смотрите, я сейчас заиграю, и лилии расцветут! — торжественно сказал дядя Троша.
Чистые звуки рожка вспугнули тишину, и весь сонный мир кругом сразу ожил, степь запела широко и вольно, а коричневые, тугие бутоны лилий на виду стали трескаться, шевелиться — словно майские жуки расправляли крылья перед полетом. Медленно-медленно на наших глазах раскрывались цветы: в бутонах сперва проступала ослепительная белизна, потом появлялись хрустальные лепестки, сквозь которые розово
Мы стояли, зачарованные этим чудом, этой прекрасной сказкой наяву, а пастух все играл, то опуская, то поднимая к небу свой грубый рожок, и влажные глаза его были васильковой синевы, и мы все увидели вдруг, какой он еще молодой, наш дядя Троша, только весь избитый, искромсанный проклятой войною…
Много с тех пор минуло лет. Давно я разоблачил волшебство дяди Троши: в ученых книгах вычитал, что цветы лилий имеют интересную особенность — раскрываются всегда в одно время, в семь часов утра, а закрываются в шесть вечера.
Да, чудеса бывают только в сказках. Но и сейчас живет во мне сказка моего детства, спетая когда-то калекой-пастухом на грубом пастушьем рожке. И до сих пор видится мне радужное утро над степью, и медленно расцветающие лилии на темной воде, словно на вечернем небе вызревают крупные белые звезды, какие бывают только в степи.
И я не знаю, раскроется ли навстречу моей сказке чья-нибудь живая душа, чистая, как цветок лилии…
Глава 2
ЖИВЧИК
1
Бабушка моя, Федора Арсентьевна, великая ругательница была.
Как сейчас слышу: летней утренней ранью, когда спит еще деревня и вся земля нежится в ласковой теплыни, укрытая туманной дымкою, и дышит глубоко и ровно, полной грудью, и как бы потягивается в сладком сне, — оглушительную тишину нарушает вдруг во дворе звонким бабушкин голос:
— Ах, штоб тебя разорвало, окаянная ты душа, нечистая сила, сатана ты хромоногая! Антонов огонь тебя спали, анчутка ты кривая!! Громом тебя разрази, холера тебя задави, язвило бы тебя, варначку блудливую, согнуло бы тебя в три погибели!!!
Это бабушка Федора отчитывает хромую курицу соседей Гайдабуров, залезшую к ней в огуречник. Соседский Ванька-шалопут на ту беду случился, за сарай по неотложной нужде стреканул, да не успел укрыться от бабушки. Углядела она мальчонку через низкий плетень и накинулась с новой яростью:
— Язви тя в душу-то, шарлатан ты пучеглазый, бродяга сопленосый, мошенник чумной! И куда шары твои бесстыжие смотрят, штоб они на лоб тебе повылазили!! Ить решила все, как есть, огурчишки, паскуда хромоногая!..
Ваньке прохлаждаться нет расчета: придерживая штаны, козленком прыгнул в сенцы. А бабушка тем временем перешла на его мать, тетку Мотрю, помянула «добрым словом» кое-кого из Гайдабуровой родни и каждому нашла свое меткое определение, всех расставила по местам. Она, бабушка моя, вообще слыла большой мастерицей придумывать клички. Уж если прилепит, то, как говорится, с песком не ототрешь. Это же она назвала дружка моего, Ваньку, шалопутом. И кличка присохла — прямо, как на роду была ему написана. А тетка Мокрына Коптева? Ведь настоящее-то ее имя, оказывается, Матрена. Но все уж давно об этом позабыли, с легкой бабушкиной руки стала она Мокрыной и целиком соответствует этому имечку, поскольку баба она равнодушно-сонливая, травоядная какая-то, ходит вечно замызганная: на пути лужа попадется — нет, чтобы обойти, так босиком залезет в грязь да еще и похлюпается с наслаждением.