Свидание на троих
Шрифт:
– А себе?! – проявил бдительность Вовка, и Гена со вздохом поставил тарелку и на свой поднос.
Передвинулись ко вторым блюдам, и история повторилась. Вовка никак не мог допустить, чтобы голодный взрослый мужчина съел меньше его. Если Гена от чего-то пытался отказаться, то его подопечные тут же сдвигали обратно на раздачу и свои тарелки. Так и пришлось ему снова взять себе весь комплексный обед: борщ, отбивную, киевскую котлету и пюре со сливочным маслом на гарнир. Пробивая покупки на кассе, он сделал страшные глаза кассирше, которая явно не успела
Чего ему это стОило, история умалчивает. Но он мужественно справился со своей ролью, еще и подбадривал Вовку, с трудом впихивающего в себя остатки котлеты:
– Давай-давай, тарелка должна остаться чистой! – и показывал, какой именно, вытирая остатки масла кусочком хлеба и отправляя его в рот.
… Через полчаса, сытые и довольные (сытыми были все, а вот довольным одного из троицы можно было назвать с большой натяжкой!), они вышли из столовой, решив за пирожными зайти в другой раз. И Геннадий хотя бы за это возблагодарил Судьбу: пирожных с кремом он бы уже точно не выдержал…
Впереди еще был длинный весенний вечер, и они от души нагулялись по парку, покривлялись в Комнате Смеха и вдоволь накатались на качелях-каруселях. Геннадий же только радовался, что на детскую карусель взрослых не пускали (Любка сошла за подростка), а в «лодочке» было всего два места. Он с помоста помогал ее раскачивать, а сам даже представить боялся, что было бы, окажись он на той «лодочке».
Гена чувствовал себя удавом, проглотившем бегемота, и в тот вечер дал себе страшный зарок: никогда, ни при каких обстоятельствах не ходить на свидания после еды!..
Когда же ночь опустилась на город, все трое прощались возле Любкиной калитки. Прощались ненадолго, а всего лишь до завтра. И чувствовали себя так, будто не вечер прошел, а много-много вечеров, так легко и хорошо было им в этой тесной веселой компании.
А на следующий день, вернее, вечер, свидание опять было на троих, и первым делом они наведались в полюбившуюся всем столовую. Поужинали и добрались-таки до вожделенных пирожных и восхитительного молочного коктейля.
За те две недели, что Вовка гостил у Любы, Гена стал обоим близким и надежным другом. Они, конечно же, купили Вовке все, что требовалось, и даже сверх того. Обошли все городские достопримечательности и пересмотрели все фильмы, которые шли в двух кинотеатрах. Когда Люба работала в вечернюю смену, Геннадий забирал Вовку из дома, и они вдвоём ходили на канал на рыбалку, ездили в степь на велосипедах, которые Гена где-то раздобыл напрокат. Ловили сусликов и смотрели, как, отпущенные, они смешно убегают обратно в норы. Выманивали на пластилин тарантулов из норок и сравнивали, на чьем пластилиновом шарике оставались бОльшие отпечатки паучьих клыков, а вечером шли к проходной и встречали Любку с работы.
Вовка был в полнейшем восторге от Геннадия, и горько жалел только о двух вещах: что скоро нужно уезжать, и что нет у него такого старшего брата, как Гена. Ночами, когда еще сон только подбирался к его подушке, Вовка думал одну-единственную думу…
И кажется, все-таки кое-что придумал.
Когда
– Катя, Кать, что скажу!!! У Любки жених есть!!!
– Прям так сразу и жених! – недоверчиво осадила она Вовку. – Две недели назад не было, а тут вдруг появился!
– Ты ничего не понимаешь, Катька! У Любки – самый лучший жених на свете!
После этих слов Любе уже трудно было отпираться, факты, как говорится, были налицо. Да и отпираться, если честно, не хотелось: Люба с каждым днем открывала в своем избраннике новые и новые достоинства, и никого другого рядом с собой уже не представляла. Пришлось ей-таки рассказать Кате и про танцы, и про Эсмеральду, и про свидания на троих - с Вовкой в компании.
А что же Гена?
Во время совместных походов с Вовкой он выспросил у мальца про Любу всё.
Про добрейшую маму, работавшую в школе уборщицей, которую деревенские дети обожали и слушались беспрекословно. Про отца, ушедшего из семьи, не дождавшись даже Любиного рождения. Про отчима-пьяницу, который на трезвую голову был отличным механиком - золотые руки, но как только начинал пить, то дурел на всю голову и становился похожим на кровожадного зверя. Про то, как приходилось Любке с матерью, иногда среди ночи убегать от него из дома, прячась то у родственников, то у соседей, а то и вовсе ночуя в скирде соломы посреди поля. Про то, что Любка с шести лет работала в совхозе: гусей пасла, потом – барашек, работала и в поле совхозном, и в саду, и в огороде. Про то, как пела хорошо и по-английски быстро выучилась говорить, и мечтала стать артисткой или переводчицей. Но пришлось ей вместо института ехать в город на заработки и доучиваться в вечерней школе. Что заветной Любкиной мечтой было устроиться в городе и забрать к себе маму, чтобы отчим никогда не смог их найти…
Слушая рассказы простодушного ребенка, Геннадий в бессильной ярости сжимал кулаки, глотал закипавшие слёзы и благодарил судьбу, что за очками их Вовке трудно разглядеть… Он понял, как одинока и беззащитна на самом деле была Любка, как уязвима, несмотря на всю свою силу и гордость. Маленькая, дерзкая, юная девушка. Его Эсмеральда. Его Любка. Его Любушка…
Наверное, именно тогда Генкина юношеская влюбленность переродилась в зрелую любовь взрослого мужчины. Он понял, что хочет быть рядом с этой девушкой всегда: в праздники и в будни, в радости и в горе. Чтобы никогда больше не пришлось его любимой испытывать страх и голод, чтобы никто и никогда не смог ее обидеть.
Они встречались год, и Гена четко соблюдал данный себе самому зарок. И каждое свидание с тех пор Геннадий начинал с вопроса:
– Любушка, а что ты сегодня кушала? Знаешь, а я ужасно проголодался! Не пойти ли нам перекусить?..
Следующим летом, как только Любке исполнилось восемнадцать, они подали заявление в ЗАГС. В начале августа поженились. А в конце апреля у них родилась я.
Моим маме и папе посвящается