Свидание с Америкой, или По следам Черной Жемчужины
Шрифт:
Мне кажется, Навбахор думала о том же самом, потому что села между мной и Джорджем – ближе ко мне – типа ради перевода, но я услышал бы ее и за соседним столиком – в этом ресторане было совсем не шумно. Если я правильно понял, здесь по вечерам жуют свои какашки старые мудаки. Слупи я бы сюда не пригласил. Откровенно говоря, я подозревал, что и Джордж думал в одном направлении со мной. Он большей частью молчал, время от времени покашливал и иногда закатывался в громком смехе, когда я или Бэн пытались объясниться друг с другом. Вопросов Джордж
– Ваш президент Путин, – щурился он на меня из-за своих очков, – он какой-то страшный. Никогда не улыбается, только уголком рта. Все время хочет воевать на своей территории, и никто не знает, что от него ожидать. Ельцин был веселый, он пил водку и говорил то, что думает. Ельцина мы любили. Путина мы опасаемся. Вам с ним хорошо? Он как робот. Скажи, Ягр, у него есть слабости?
На мой взгляд, Путин – сам по себе слабость. В противном случае он не стал бы перекраивать под себя Конституцию и городить забор из каких-то вертикалей власти, больше напоминающих прутья тюремной решетки. Но американец – это не тот человек, с которым я могу откровенно обсуждать своего президента. С русским мог бы. Особенно с тем, кто предложил бы мне побаловаться напильничком среди путинских решеток. Американец не поймет. Он своего президента, даже такого клоуна, как младший Буш, выбирает. У нас наоборот – президент выбирает народ. Какой мне смысл жаловаться на судьбу, если я и есть этот народ? Если я позволяю так поступать со мной? Слабости, говоришь…
– Думаю, – собрался я с мыслями, – если у Путина есть две дочери и любимый лабрадор, значит, у него есть и слабости.
– Уот?
Навбахор перевела, Джордж расхохотался, показывая мне большой палец. Бэн понял, что я не склонен к разговору о политике.
– Я бывать в Россия, – сказал он ностальгически. – 92 год, Петербург. Один русский парень, журналист, подходил и давать мне какие-то бумаги. Он был очень худой, он просил меня помочь. Говорил, что занимался наркотиками. Я думал, что он их употреблял…
– Что он говорит? – интересуюсь я у Навбахор.
– Говорит, что этот парень-журналист писал о наркомании и хотел передать ему какие-то бумаги, просил о помощи, но Бэн испугался, решил, что это провокация, и не смог ему помочь. Этот парень приходил к его автобусу и стоял у окна, протягивая пакет с документами. Он плакал и просил помочь.
– Бред, – резюмировал я. – В 92-м мы не могли просить о помощи, мы еще сами не знали, что происходит. Наверно, это какой-нибудь свихнувшийся наркоман и был.
– Я не смог ему помочь, – чуть не плача, повторял Бэн. – Он до сих пор стоит у меня перед глазами. Очень худой, с черным лицом, небритый. Ягр, помоги ему, когда вернешься.
– Обязательно, – не раздумывая, пообещал я. – Мне кажется, я знаю, о ком вы говорите. Это Сергей Шнур – он теперь солист рок-группы «Ленинград». Увижу, помогу.
– Да, Ленинград, худой, небритый, у него были
– Ты его действительно знаешь? – вдруг спросила Навбахор. – Он играет в группе «Ленинград»?
Я посмотрел на нее с удивлением и понял, что она не шутит. И Бэн, оказывается, не шутил. И если бы я сейчас признался, что пошутил, то мне сложно было предсказать их реакцию. Ненавижу чувствовать себя идиотом.
– Уот дид ю лайк ин Ленинград? – постарался я сменить тему.
Бэн меня не понял, и Навбахор пришлось повторить вопрос. Не могу догнать, почему они меня не понимают. Я специально подстраиваю произношение под них, а они не понимают. Может, с дикцией что-то не то? Но ведь русские понимают.
– Да, я бывать в Ленинград, – пошел на второй круг Бэн. – Я видеть там Достоевский и долго с ним говорить…
– Что он сказал? – переспросил я Навбахор.
– Сказал, что разговаривал с Достоевским.
– Но ведь Достоевский давно уже умер, – подозрительно покосился я на Бэна.
Навбахор перевела ему мои сомнения, он что-то ответил.
– Бэн утверждает, что встречался с живым Достоевским, – также в небольшом недоумении сообщила Навбахор. – Мне кажется, ты ему очень понравился. Я никогда не видела его таким пьяным.
«С одного бокала вина?», – чуть не вырвалось у меня. Джордж, до которого только что дошел смысл разговора, на всякий случай хохотнул, но тут же закашлялся. Может, специально – чтобы не выглядеть дураком. Вполне вероятно, что он тоже не знал о смерти Достоевского.
– Я любить Россия, – окончательно расчувствовался Бэн. – Жаль, что я не смог помочь этому парню…
– Мне тоже нравится американская литература, – поспешно перебил я его, чтобы не возвращаться к Шнуру. – Драйзер, например.
– Ху из Драйзер? – спросил Бэн.
Вот те на! В центре американской столицы сидят пожилые американские интеллигенты, которые ничего не слышали об авторе «Финансиста»?! Для меня это явилось откровением. Может, у них традиция такая – забывать классиков. Но, с другой стороны, Достоевского-то они помнят.
– Буковски, Кизи, – закинул я удочку в более близкие времена. Ну, эти-то ваши – лихие 60-е, сексуальная революция, рок-н-ролл – очнитесь, ребята – бог с ними, с какашками – сейчас я тряхну вашей стариной. Вы же с ума сходите по Джеку Николсону!
– Буковски, – повторил Бэн, поворачиваясь к Джорджу.
– ЦРУ? – предположил он.
– Кристофер Бакли, – предпринял я последнюю попытку. Белый дом, сплетни и интриги большой политики, и все это за углом Пенсильвании-авеню.
– Бакли…– задумчиво произнес Бэн.
Охренеть. Мне это сложней переварить, чем неожиданное воскресение Достоевского. Как вы здесь живете, ребята? Вице-президент, боец идеологического фронта ничего не знает о самых популярных американских авторах в России. Нет, ну не про Твена же мне с ними говорить – смешно, ей-богу.