Свидание с Нефертити
Шрифт:
А наверно, только через женщину можно стать близким к людям. Женщина, дом, дети, ответственность за них, незримая связь с будущим — привычная колея, по которой катится род человеческий.
И для этого не обязательно нужна Нефертити…
Уже намечаются залысины, уже морщины у глаз, и «годы проходят, все лучшие годы…». Кончается молодость, и сух лоток, и стоят жернова… На минуту хоть сбросить оковы, пойти к Нине, сказать не скрывая: «Одинок. Прими обратно, не отталкивай, не найдешь более нежного,
Полузабытой дорогой к древнему особнячку с облупленной штукатуркой, по скользким мостовым, под липким холодным дождем… Мокрый, промерзший, он подымался по темной широкой каменной лестнице с кислым запахом, который не могли истребить года.
Прежде чем нажать на звонок, замялся.
Сумасшедший, ты же забыт в этих стенах. И свято место не бывает пусто, — наверно, сидит там сейчас какой-нибудь парень в спортивном костюме… Проваливай, ты лишний, ищи другого пристанища. Зачем тебе идти на унижение?
Но он стоял перед тяжелой дверью, когда-то обитой толстым ковровым материалом. Обивка облезла, торчит пакля в прорехах, кой-где тускло поблескивают крупные шляпки медных гвоздей. Если сейчас повернуться и уйти, будешь казнить себя за малодушие, будет тянуть тебя сюда, рано ли, поздно — придешь, снова станешь перед этой дверью. Так лучше пережить недоумение, неловкость, косые взгляды, чтоб раз и навсегда стало ясно.
Федор позвонил.
Прошло минуты две, прежде чем за ободранной дверью послышались шаги, щелкнула задвижка и выросла женщина с повязанной щекой и мученическим выражением лица.
— Не скажете ли, Нина Худякова дома?
Женщина ничего не ответила, равнодушно отошла, оставив дверь открытой, — нелюбезное приглашение: входи, если хочешь. Значит, Нина дома.
Знакомый, как чердак, заваленный пыльным хламом, коридор. Густое, потное тепло перенаселенного жилья.
В байковом халатике до пола, небрежно причесанная, с обычным выражением сонливого покоя на лице, Нина предстала в дверях своей комнаты. Свое удивление она выразила лишь тем, что с минуту стояла молча, с величавым спокойствием разглядывала Федора.
— Как ты поздно! Он уже спать ложится, — сказала она так, словно Федор заходил каждый день.
Он!.. За спиной Нины кто-то зашевелился.
— Извини… Я на одну минутку. Вот шел мимо…
— Да нет, заходи, заходи, будем рады.
— Пожалуй, я лучше пойду… Право, поздно.
И вдруг знакомый голос из глубины:
— Старик, я сейчас оденусь!
Вот те раз!.. Нина отступила в сторону, давая Федору пройти.
В чистой нижней рубахе, в наспех натянутых брюках, босой, сидел на койке Православный, сконфуженно жмурил близорукие глаза.
Нина удалилась на кухню, чтоб поставить чайник.
Комната не изменилась, по-прежнему она походила на просторную пещеру — серый, давно не беленный потолок с пыльными лепными украшениями, раскоряченный, смахивающий на малярские козлы мольберт, исчезла только железная труба, да в старой, в три бронзовых рога люстре горела не одна, а все три лампочки, на каждую из них надеты самодельные колпачки из разноцветной гофрированной бумаги — красный, желтый, синий. Красные и синие размытые пятна падают на стены, в углах по-прежнему полутьма.
Православный водрузил на нос очки, но в глаза Федору глядеть боялся — смущенно улыбался, шмыгал носом, прятал босые ноги под койку. Но выглядел он непривычно: чистая рубаха, сам чистый, выпаренный, даже вихры не торчат — улыбается… Несчастный? Нет, не скажешь.
— Старик! Она — святая, — сглотнув от волнения, произнес Православный.
— Рад, что ты так думаешь.
— Старик, мир полон прекрасных людей. Мы только их не замечаем.
— Не будем преувеличивать.
— Я говорю о людях, старик, о людях! Иван Мыш — ублюдок среди людей. Берегись его.
— Спасибо за совет. Жаль, что он запоздал.
— И не будем о нем вспоминать. В этих стенах запрещено произносить его имя.
— Поговорим о тебе.
— Обо мне?.. Не надо соболезнований. Я легко все перенес. Мне помогли, старик!
— Кто? Она?
— Она.
— И еще?
— Левка Слободко.
— Вот то-то и оно. Тебе помогли — кто-то, а не мы, которые четыре года жили вместе.
— Вы славные ребята!
— И только-то. Славные, но в вашей помощи не нуждаюсь. Мы ждали тебя у дверей — ты прошел мимо. Мы ждали ночью — ты не явился.
— Я не мог явиться туда, старик. Там бы я встретился с ним.
— Мы его выгнали.
Православный серьезно и удовлетворенно кивнул головой: «Понятно».
— Ты что-то не договариваешь, — сказал Федор. — Говори!
— Старик, мне нечего от тебя скрывать.
— И все-таки не договариваешь чего-то.
— Мне с тобой легко, а вот с Вече теперь было бы трудновато.
— Почему?
— Он честный, он умный, он готов сломя голову идти на помощь — не продаст… Но понимаешь, считает, что его взгляды самые правильные, даже единственно правильные, его вкус безупречный и уж решение, что созрело в его просвещенной башке, — самое наилучшее, род человеческий должен пользоваться только им. Пророк! И я бы готов, старик, идти за пророком. Готов! Сам Америк не открою. Но за этим пророком бегут вприпрыжечку Иваны Мыши. Вспомни, как Мыш смаковал его «баррикады»! Вот в этой компании не хочу быть. Я лучше, старик, пойду за Слободко.