Свидание вслепую
Шрифт:
Приняв ванну, она плотно заворачивалась в халат и усаживалась в кресло-качалку. Теперь Левантер должен был, как она говорила, «настроить ее». Она утверждала, что любит возбуждаться, слушая мужской голос, и знала, что ее возбуждение возбудит и его. Она просила его рассказывать ей о себе, требовала историй, развеивающих ее скуку.
Иногда, пересказывая какое-нибудь происшествие, которое случилось несколько лет назад, Левантер говорил, что оно произошло во время такого-то всем известного события, и тогда Серена демонстрировала свое полное невежество, напоминая ему одновременно, что в те времена она была еще слишком молода, чтобы это помнить. Покачиваясь в кресле и глядя на него так, что он чувствовал себя виновным за свои
Серена никогда не рассказывала ему о себе. Ни одного, даже случайного, упоминания о семье, школе, друзьях. Левантер порылся в ее вещах и обнаружил, что она носит с собой много наличных денег, но при этом у нее не оказалось ни водительских прав, ни какого-нибудь другого удостоверения личности. Она отказывалась отвечать на вопросы о своей жизни, не касающейся его, полагая, что к их встречам они не имеют никакого отношения. Какое-то время Левантер считал, что, подобно Джибби, Серена происходит из богатой и знатной семьи и не хочет, чтобы ее происхождение как-то влияло на ее отношения с ним. Позже ему пришло в голову, что она — содержанка какого-нибудь богатого старика с законной супругой и положением в обществе.
Не открывая Левантеру ничего из своей частной жизни, сама Серена всегда хотела знать о нем все — о его приятелях, деловых знакомствах, интересах. Вскоре Левантер стал брать ее с собой на коктейли и званые ужины, и все его друзья были очарованы ею.
Как-то после званого вечера, на котором присутствовало немало известных политических деятелей и прочих знаменитостей. Серена спросила, почему Левантер, имея такие богатые возможности для общения, интересуется именно ею.
— Перед друзьями, знакомыми со мной много лет, — ответил он, — я стараюсь быть таким, каким они хотят меня видеть. И только с незнакомыми людьми — такими, как ты, — я остаюсь таким, каков есть на самом деле.
Серена была отличной слушательницей, и как-то, когда она сидела и зачарованно слушала его, Левантер вспоминал одну игру, в которой участвовал в студенческие времена в Москве.
Однажды осенью Левантер и еще несколько студентов были направлены в подмосковный колхоз читать лекции. Они ездили в колхоз и обратно на пригородном поезде, где их попутчиками были обычно колхозники, направляющиеся на ближайший рынок и неизменно прислушивающиеся к беседам молодых людей. И вот какой-нибудь хороший рассказчик из студентов начинал длинную историю; к тому моменту, когда поезд подъезжал к рынку, драма накалялась, рассказчик нанизывал один на другой комические и трагические эпизоды, сцены измены и страсти, счастливые воссоединения семьи и неизлечимые болезни. Колхозники слушали, раскрыв рот, они проглатывали каждое слово, смеялись, плакали и содрогались от ужаса. Поезд останавливался у рынка, но все были настолько поглощены рассказом, так боялись пропустить хоть одно слово, что не двигались с места. Но как только поезд отходил от платформы и набирал скорость, история вдруг резко обрывалась. И только тогда до колхозников доходило, что они пропустили свою остановку. Впрочем, это ничуть их не огорчало, и они не забывали поблагодарить студента за услышанную историю. «Рынок никуда не убежит, — говорили они, — зато благодаря вам мы побывали в тех местах, где нам бывать не суждено». Ежедневно, завлекая новую группу колхозников, свою историю рассказывал новый студент, и ежедневно колхозники пропускали свою остановку. В конце недели победителем объявлялся тот студент, рассказ которого привлек наибольшее число колхозников.
В любви Серена презирала предсказуемость. Ее огорчали те случаи, когда она слишком быстро доводила Левантера до оргазма. Оргазм был для нее неудачей, смертью желания, а желание было для ее сознания тем же, чем прикосновение для тела: ей хотелось одного — чтобы страсть не угасала, чтобы она струилась неиссякаемым потоком.
Когда ее тело извивалось под его языком, Левантеру часто казалось, что Серена настолько поглощена своими ощущениями, что даже не заметит, если он ее укусит.
Для Серены было важно, чтобы подобно тому, как страсть проявляется в жестах, желание выражалось в словах. Она то и дело спрашивала о том, что он чувствует, как откликается. Когда он касался ее нежной плоти ртом, ей хотелось знать, ощущает ли он, что его язык лепит ее тело. Поддерживая его в постоянном возбуждении, она спрашивала, думает ли он о ней, доставляющей ему наслаждение, или о себе, или о самом наслаждении. Всякий раз, когда они были вместе, она требовала от него, чтобы он сказал, что именно заставляет его так сильно ее желать.
Левантер не мог связать свою потребность в Серене с какой-то конкретной склонностью, с каким-то конкретным желанием. Когда ее не было рядом, он становился объективным свидетелем своей потребности, смотрел на нее со стороны, словно в ней нуждался не он, а кто-то другой. Но когда Серена была с ним, Левантер целиком отдавался ей, как преступник, который не может расстаться со своим соучастником.
Он спрашивал себя, что же на самом деле ему нужно: ее тело или только ее восприятие его самого, ее умение дать ему ту сексуальную реальность, которой недоставало прежде. Он вспомнил одну девушку, которую встретил когда-то в Швейцарии. Как и теперь с Сереной, он не мог понять тогда природу своего желания.
Это было в Вальпине. Он вошел в аптеку; медсестра толкала к выходу большую коляску. Левантер увидел под одеялом только лицо и удивился, потому что это было лицо молодой женщины лет двадцати с небольшим. Он подумал, что эта коляска нечто вроде инвалидного кресла и попытался представить, как в ней умещается ее тело. Проступающее под одеялом тело было размером не больше тела ребенка. Женщина, словно поняв его любопытство, улыбнулась ему. Он улыбнулся в ответ, пораженный красотой ее лица. Медсестра кашлянула, чтобы привлечь его внимание, и, бросив на него укоризненный взгляд, вытолкнула коляску на улицу.
Наблюдавший за этой сценой хозяин аптеки сказал Левантеру, что в коляске была взрослая женщина. Ей двадцать шесть лет, она дочь известных, процветающих родителей, иностранцев. Еще ребенком она приобрела какое-то заболевание костей, отчего ее рост прекратился. Врачи не рассчитывали, что она вообще будет жить, но родители окружили ее максимальной заботой, и она выжила. Голова у нее нормального размера, а тело недоразвитое; ног вообще нет.
Ее кормят и ухаживают за ней, как за ребенком. Несмотря на свое жуткое физическое увечье, сказал аптекарь, эта девушка очень умна и живет богатой духовной жизнью. Она окончила школу, говорит на четырех языках и в скором времени должна получить диплом с отличием в одном из лучших художественных колледжей Европы.
Левантер спросил, можно ли с ней познакомиться. «Как инвестор, — объяснил он, — я интересуюсь теми реальными трудностями, которые жизнь готовит для каждого из нас». Аптекарь согласился представить его и уже на следующий день позвонил и пригласил на вечер, который устраивал сын его приятеля, учившийся в колледже вместе с этой молодой женщиной. Она тоже была приглашена.
Вечер был многолюдным; она прибыла примерно через час после начала. Завернутую в небольшое одеяло, ее без особого труда внес на руках какой-то молодой человек и уложил на диван между двух подушек. Поскольку большинство присутствующих хорошо ее знали, особого ажиотажа ее появление не вызвало. К ней подошли поздороваться несколько студентов, двое или трое сели рядом на диван, прочие отошли. Левантер медленно направился к ней. Вскоре человек, пригласивший его на вечер, представил их друг другу. Девушка улыбнулась и ровным, мягким голосом сказала, что узнала его: она видела его в аптеке.