Свидание вслепую
Шрифт:
— Тот самый.
Последовало долгое молчание. На противоположном конце провода люди переговаривались приглушенными голосами.
— В таком случае почему вы не прибыли? — спросил мужской голос.
— У меня произошло недоразумение с багажом. Я вылетаю сегодня.
Опять молчание. Опять хор отдаленных голосов.
— Вы собирались в Лос-Анджелес, чтобы навестить друзей?
— Для этого и лечу, — сказал Левантер.
— Вы разве не слышали новости? — спросил мужчина тихим и неуверенным голосом.
Левантер подумал, что, вероятно, Шэрон родила раньше
— Какие новости?
Мужчина помедлил.
— Здесь произошла трагедия, — сказал он. — Шэрон и ее гости мертвы. Все они были убиты прошлой ночью. — Он механически перечислил имена. — Еще был убит неизвестный мужчина, которого до сих пор мы не можем опознать. Вероятно, он приехал, когда происходило убийство. Когда мы нашли вашу телеграмму, то решили, что неизвестный— Джордж Левантер.
Левантер почувствовал, как сильно забилось сердце. Ему стало трудно дышать. Мысли совершенно спутались. Он думал только о том, что Войтек был очень сильным. Он прошептал:
— Войтек?
Человек на том конце провода понял вопрос Левантера.
— Получил две пули. Тринадцать ударов по голове. Пятьдесят один удар ножом.
— А Джибби? — пробормотал Левантер.
— Двадцать восемь ножевых ранений. Не задавайте больше вопросов, пожалуйста, — быстро добавил мужчина. — Я не вправе говорить вам так много. Остальное вы услышите в новостях.
Слушая сообщения по радио, Левантер тупо смотрел на кучку моментальных снимков, недавно присланных ему Войтеком. На снимках был он, Джибби, Шэрон, другие приятели. Потом посмотрел на кипу дневников, которые Джибби вела в студенческие времена, а затем передала Левантеру. Он подумал, что отныне его единственной связью с нею остался ее четкий, почти квадратный почерк.
Левантер стал вспоминать, когда он впервые встретил Войтека. На школьном дворе мальчишки играли в игру «Назови еврея». Правила игры были такие: один из мальчиков становился в центре, а другие медленно окружали его. Мальчик в центре именовался «раввином», и его задачей было угадать, кто из мальчишек назначен «евреем». Если «раввин» ошибался, он должен был платить штраф монеткой или какой-нибудь вещицей. Чем быстрее «раввин» находил «еврея», тем меньше ему приходилось платить штраф. Каждый по очереди становился «раввином», и тот «раввин», у которого оказывалось меньше всего ошибок, забирал себе все штрафные выплаты остальных и получал звание «захватчика».
Левантер шел мимо этой компании, и «раввин» заметил его и позвал играть. Левантер играть отказался, тогда «раввин» велел, чтобы его заставили силой. Трое или четверо мальчишек набросились на Левантера. Он оттолкнул одного и почти убежал от остальных, когда еще двое мальчишек преградили ему дорогу. И тут откуда-то появился высокий, незнакомый Левантеру мальчик. «Хоть я и не еврей, — сказал он, — но считаю вашу игру постыдной!» Он сбил обоих нападавших на землю, остальные разбежались, и игра прекратилась. Этот высокий мальчик и был Войтек.
Левантер навещал Войтека и Джибби, когда те переехали в Лос-Анджелес. Как-то после полудня мужчины поехали вдвоем прокатиться на машине, которую Войтек одолжил у одного из своих богатых друзей. Они проехали по Беверли-Хиллз, а потом мимо шикарных бунгало и широко раскинувшихся вилл спустились на бульвар Сансет. На ведущих к виллам боковых дорожках стояли сверкающие автомобили, садовники в аккуратных фартучках подстригали газоны, невидимые фонтанчики посылали в небо чудесные брызги, превращавшие солнечный свет в сияние радуг. Ни один посторонний звук не нарушал безмятежность холмов и частных владений.
Через несколько минут они были в Голливуде. Стайки тощих молодых парней и девушек — все в потертых джинсах, многие босиком — бесцельно слонялись по запруженным людьми тротуарам и праздно сидели на мостовой. У них были тупые лица. Казалось, им нечего сказать друг другу, нечего делать, некуда пойти.
— В других странах, — сказал тогда Войтек, — такие люди умирали бы с голоду и им пришлось бы вступить в партию и идти воевать с богатыми.
Левантер вдруг подумал, что его друг уже настолько свободно владеет английским, что они говорят по-английски между собой.
— А здесь они не голодают, — продолжал Войтек. — Поэтому им незачем вступать в партию. Днем они спят, вечером выползают на улицу. Я называю их «крабами бульвара Сансет». Но в отличие от настоящих крабов, они находятся в дисгармонии с миром. По-моему, они — промежуточное звено между людьми и роботами.
Войтек уверенно вел машину в автомобильном потоке, время от времени останавливаясь и разглядывая неповоротливую массу переходящих улицу людей. С некоторым удивлением Левантер заметил, что Войтеку приятно видеть, как молодые парни и девушки с завистью разглядывают дорогую, изготовленную на заказ спортивную машину, за рулем которой он сидел.
— Если бы Калифорния была независимым государством, — сказал Войтек, — она давным-давно стала бы фашистской. Неважно, пришли бы к власти левые фашисты или правые, все едино. Правые фашисты использовали «крабов бульвара Сансет» в качестве горючего для тех драконовых мер, которые в конце концов против них и применили бы. А для левых фашистов они стали бы запалом революции, которая потом их бы и сожрала. В своем нынешнем виде Калифорния — олицетворение их умственного состояния: не левая и не правая, не имеющая ни формы, ни направления — гигантская амеба. Здесь все растягивается — и природа, и люди.
Они повернули назад, к Беверли-Хиллз.
— Знаешь, — сказал Войтек, — однажды ночью, проголодавшись, эти «крабы бульвара Сансет» могут растянуться и достать своих соседей на холмах.
— Почему же, по-твоему, этого не произошло до сих пор? — спросил Левантер.
— Просто они еще только начали растягиваться.
— А люди, живущие на холмах? Они не боятся, что «крабы» могут прийти?
— Это богачи, — сказал Войтек. — Они убеждены в том, что всегда выигрывают. А на деле проигрывают, и притом дважды: во-первых, при жизни, ибо, имея что потерять, боятся рисковать, во-вторых, когда умирают, потому что, будучи богатыми, слишком многое теряют.