Свидетель или история поиска
Шрифт:
В то время я упорно работал над проблемой упрямства. Я был крайне упрям. Даже не желая быть упрямым, я ничего не мог с этим поделать. Повторение Иисусовой молитвы в течение девяти лет служило постоянным напоминанием. Сотни раз на день я проговаривал Fiat Voluntal Tua, но, когда я останавливался и спрашивал себя, могу ли я утверждать и настаивать, чтобы Воля Божья была во всем, всегда находились какие-нибудь условия. «Да, — отвечал я себе, — «я хочу, чтобы на все была Его Воля, только в этом, в том и в третьем случае пусть Его Воля совпадет с моим желанием".
Я мог бесконечно долго произносить «Да будет на все Воля Твоя», но всегда прибавлял что-нибудь от себя. Это казалось совершенно бессмысленным. «С Богом не торгуются», — говорил я себе, но продолжал торговаться.
Это настолько потрясло меня, что я не мог не поделиться с остальными. Как-то на одном из моих
Этот ответ показывает мой нетерпимый и бескомпромиссный подход к проблемам человека. Я был беспощаден к себе и все же никогда не удовлетворен своими достижениями. Седьмого сентября 1943 года я написал: «Мадам Успенская всегда говорила, что я чересчур добр к самому себе. Я знаю, что это правда. Но что еще хуже, я слишком безразличен к благосостоянию других». С такими взглядами у меня неизбежно не оставалось иного оружия, чем мое упрямство, чтобы произносить Fiat Voluntas Tua. Нелепость всего этого была для меня не очевидной, и, даже когда моя жена заговорила о непоследовательности моих подходов, я не смог понять, что она имеет в виду. Я не только любил ее, но и восхищался ее способностью проникать в глубины человеческого характера. Я признавал, что она гораздо более восприимчива, чем я, и все же не доверял ее глубокому понимаю, когда оно касалось меня. И во вне, и внутри моя жизнь была охвачена конфликтами.
Я испортил отношения не только с угольными промышленниками, наше непонимание с Успенским достигло своего апогея. Я послал ему копии статьи, исправленной совместно с Тринтом и Брауном после критических замечаний Борна. Как раз перед Рождеством я получил от него последний ответ, адресованный лично мне. Перечитывая его сейчас, через семнадцать лет, я осознаю его значение в гораздо большей степени, чем тогда. Он так отозвался о статье о пятимерном мире: «В лучшем случае это лишь прибавит еще одну теорию термодинамики, и ничего больше». Затем он отмечал, что ничто не может быть достигнуто только с помощью интеллектуального процесса и что у нас есть только одна надежда: найти способ связаться с высшим эмоциональным центром. А к этому он прибавлял: «Но как это сделать, мы не знаем». Заканчивалось письмо категорическим запрещением использования идей о Системе, не важно, входивших в его лекции или нет. Я мог, если хотел, цитировать его единственную опубликованную книгу «Новая модель Вселенной».
Успенского беспокоил тот вред, который могла принести неправильная интерпретация Системы. Это стало ясно из письма, присланного одному из самых близких и доверенных его учеников, в котором говорилось: «Все в Лондоне должны остерегаться малейшего отхода от тех записей о Системе, которые я оставил».
Эти письма позволили с другой стороны взглянуть на мои проблемы упрямства и подчинения. И неважно, прав или нет был Успенский, требуя подчинения ему всей личной инициативы его учеников. Дело было в том, что я никогда не подчинялся и не мог пожертвовать своей независимостью, как остальные. Я писал: «Я не знаю, что означает полное повиновение или полное подчинение. Конечно, внешне я много лет подчинялся. С 1933 по 1938 годя не делал ничего запрещенного даже в малейшей степени и следовал Работе, не спрашивая почему или зачем. Но внешняя покорность лишь прикрывала тем более сильное внутреннее самоопределение».
Я не сомневался, что должен писать. Когда я впервые встретился с ним, он поучал нас, что значит «расти или умереть». Так почему же он отрицал нашу способность расти? «Можем ли мы, — спрашивал я у себя, — вечно бороться, только затем, чтобы выстоять?"
Прошла зима 1943 года. Моя жена заболела. Ей было тогда шестьдесят девять лет и ее болезнь внушала опасение, что дни ее полноценной активной жизни сочтены. Она собственноручно выписала из книги тибетских изречений следующее: «В высшей степени необходимо осознавать, что время мчится для нас так же быстро, как последние несколько мгновений для смертельно раненного человека». Вставив его в красную рамку, она все время носила его с собой.
Я все больше и больше изматывался и, как следствие, стал допускать ошибки в своей работе. Герман Линдарс дружески настоял, чтобы я взял отпуск и хорошенько отдохнул хотя бы месяц. «Но пообещайте мне не заниматься ничем. Отдохните по-настоящему». Ни к чему хорошему это, увы, не привело. Мы отправились в Харлей и остановились в гостинице «Старый колокол». Но я взял с собой все свои записи и целыми днями работал. Я так и не смог научиться отдыхать, хотя пребывание в Харлее было очень счастливым временем для нас обоих. Жена поправилась, и я вновь почувствовал себя умиротворенным. Но так и не смог или не захотел отдохнуть. Мы мною говорили о будущем. Я собирался выйти из угольных исследований сразу по окончании войны. Я надеялся, что мы сможем купить Кумб Спрингс, когда Британская научно-исследовательская ассоциация по утилизации угля покинет это место. Я не сомневался, что должен искать духовные ценности, а не добиваться материального успеха. В это время мы часто ездили в Лайн и вели длительные и серьезные беседы с ближайшими учениками Успенского, остававшимися в Англии между «консерватизмом» и «развитием», между тем, что я считал статическим и кинетическим подходом к идеям ценностей. Наши пути, очевидно, расходились. Я был очень опечален. Я предвидел, что вскоре Успенский порвет все связи со мной и я снова останусь и буду сражаться в одиночестве.
Сразу после Пасхи я вернулся в Кумб Спрингс и обнаружил, что были предприняты шаги, подрывающие мой авторитет. Я был очень задет и чувствовал, будто мне в спину вонзили нож. Я досадовал, что внешние события так меня беспокоят. Несколько дней я ненавидел всех и себя самого.
Ранним утром 14 апреля 1944 года я, как обычно, отправился в Спрингс, чтобы с головой окунуться в привычные обязанности. День уже начался, но солнце еще не взошло. Я плохо спал и был в отвратительном состоянии, я кипел раздражением против Успенского и его учеников, против Линдарса и Совета Ассоциации и даже против моей группы, которая не могла проникнуться моими трудностями. Спускаясь вниз по тропинке, я сказал себе: «Пришло время пожертвовать всем этим самолюбием и жалостью к себе». Я произнес вслух Fial Volubtas Tua впервые в жизни без всякой задней мысли. В мгновенно пронесшемся сознательном видении мне открылось будущее, и не одно, а все возможные его варианты. Я видел, как потерял работу. Я видел свой триумф. Я видел, как Успенский окончательно порвал со мной, и его ученики отворачиваются от меня на улице. Я видел себя, окруженного любящими и доверяющими мне людьми. Все это и гораздо большее присутствовало во мне в один и тот же момент. И я принял любое из этих будущих. Всему, что ни пошлет Господь, я готов следовать и не задавать вопросов.
В тот самый момент, как я принял это решение, я буквально наполнился любовью. Я воскликнул: «Иисус!» Иисус был везде. Каждый вновь распустившийся листочек на иве был полон Иисусом, и громадные дубы, еще не одевшиеся зеленью, и паутина, сверкающая утренней росой, и небо на востоке все в лучах восходящего солнца. Иисус был везде, наполняя все любовью. Я знал, что Иисус — это любовь Бога.
Я понял, что каждая отдельная часть вмещает очень мало Божьей Любви. Я сказал себе: «Без концентрации Его словно бы и нет здесь». Пока я говорил эти слова, они были полны смысла, но теперь я забыл, что они означают, запомнив только, что для жизни с Любовью Господа, то есть в единении с Иисусом, необходимо молиться, не останавливаясь. Эта практика, которой я усердно занимался столько лет, ничего не принесла, поскольку без любви молитва пуста.
Я вернулся в дом, приготовил чай, разбудил жену и рассказал ей о том, что видел. Она разделила это со мной. С того момента, как она пережила смерть, сказала жена, она всегда знала, что Иисус- это любовь Господа, и никогда не теряла этого видения.
Три дня я пребывал в состоянии экстаза. Все, что приходило раньше, требовало всех моих сил, объединенных в высшем усилии, а это пришло просто путем отказа от своеволия и упрямства. В таком состоянии я не мог действовать против проявления Его Воли. Например, на следующий день ко мне пришло письмо, и несправедливое, и опасное. Я хотел резко напасть на его автора, доказать, что он чудовищно исказил факты. Я хотел даже написать письмо влиятельному человеку, который мог бы восстановить справедливость. Взяв ручку, я вдруг услышал голос, идущий изнутри: «В этой ручке есть Иисус. Стоит ли использовать ее для такого дела?» Я успокоился и не сделал ничего, чтобы защититься.