Свидетель с копытами
Шрифт:
– Соседушка! Соседушка любезный! – закричала старая княгиня. – Так это и есть твой долгожданный жеребчик?
Граф Орлов мог быть и заносчив, и груб – по обстоятельствам, но с дамами соблюдал галантность, тем более – даме за семьдесят, напрашиваться на амуры не станет.
Чтобы не заставлять княгиню вопить, он подъехал вплотную к экипажу.
– Да, ваше сиятельство, тот самый жеребец. Хорош?
– Хорош, – согласилась старуха. – Голова чисто арабская, не спутаешь. Сильного сложения. В холке, поди, двух вершков будет. Да спина длинновата.
Взгляд у нее был точный.
– Так тем и замечателен. Двух с половиной, ваше сиятельство. Для араба немало.
«Два аршина», говоря о росте коней, да и людей тоже, обычно опускали, оставляя «два с половиной вершка».
– Верно ли врут, будто шестьдесят тысяч отдал?
– Копейка в копеечку, – усмехнулся граф, как будто каждый день столь дорогих лошадей покупал. А меж тем княгинина запряжка шестериком, очень неплохая запряжка буланых, известная всей Москве, он знал – обошлась ей в две тысячи с половиной, и соседи осуждали ее за такую несусветную трату денег.
– Батюшка Алексей Григорьевич, – княгиня заговорила так умильно, что граф сразу догадался – будет просить. – А не сговоримся ли? У меня кобылка, сам знаешь, Милка, арабских кровей, в возраст вошла, так нельзя ли к ней твоего красавца подпустить? А я в долгу не останусь!
– Милку помню.
Эту лошадь княгиня купила у него года полтора назад еще двухлеткой, и сама дорастила, дорастила хорошо, заботливо. Милка была от отца-араба и матери-неаполитанки; пожалуй, последний опыт графа по скрещиванию этих пород. Он знал, что опыты были неудачными, резвая рысь – но выносливость скверная, и тяжеловаты кони, на графский взгляд. Ему нравились подсушенные рысистые лошади, каких умеют растить и школить англичане. А эти – скорее на купеческий вкус. Купцы и жен любят дородных, и лошадей. Иначе – стыдно, люди скажут: плохо кормит.
– Ну так сговоримся?
– Спешить некуда, ваше сиятельство. Жеребец с дороги устал.
– Вот ты как, граф…
Княгиня живала при дворе и понимала, что отказ может быть и деликатным.
– Мы потом про это потолкуем, ваше сиятельство. Куда ездить изволили?
– В гостях была, в Братееве, три дня прожила, сегодня с утра вместе с кузиной в Божий храм пошли, службу отстояли и – в дорогу.
– Коли угодно, пожалуйте ко мне, я на Георгия Победоносца вздумал молебен отслужить – благодарственный и во здравие моей живности. Сказано же – «блажен, кто и скоты милует». После – откушать, чем Бог послал.
Граф умел подсластить горькую пилюлю – при дворе это одно из важнейших умений, а он придворную науку выучил неплохо.
– Как Бог даст, – брюзгливо ответила княгиня.
На том и расстались.
Возле конюшни жеребца встречала вся дворня – любопытно же, на что такие деньги угроханы. Даже хлеб-соль ему вынесли, хотя жеребец от ломтя круто посоленного черного хлеба отказался, к такому не был приучен; он и к русскому овсу, который нарочно для него взяли Кабанов и Степан, не сразу привык, предпочитал ячмень.
Граф, не сходя с седла, обозрел весь конюшенный народ. Требовались помощники Степану, которого граф решил оставить при Сметанном. После долгого пути конюх нуждался в отдыхе, да и заслужил право сидеть на лавочке да покрикивать на молодых.
– Фролка! – крикнул он. – Ерошка!
Фролка был плечистый парень, силищи немереной, добрый и покладистый. Ерошка, напротив, был мельче в кости, норовистый, но отличный наездник – граф сам его школил, и что в седле, что в дрожках, с вожжами в руках, он одинаково хорошо управлялся с лошадьми. У Ерошки был один недостаток – сильно побитое оспой лицо. За это над ним подшучивали красивые дворовые девки, гордые тем, что его сиятельство приближает их к своей особе; граф был мужчиной видным, щедрым, девки охотно откликались на зов, ссорились из-за его благосклонности и очень бы удивились, если бы кто сказал, будто развратник понуждает их к ласкам. Самолюбивый Ерошка отвечал девкам презрением и язвительными замечаниями об их красоте, над чем потешалась вся конюшня.
Фролка и Ерошка встали перед барином, ожидая приказаний.
– Вы оба с сего дня будете помогать дяде Степану, – приказал граф. – Никто иной чтоб к Сметанному и близко не подходил. Егорка, Матюшка! Вам также при Сметанном состоять, когда его будут проезжать и резвить, когда пустят в загон пастись, чтоб и вы тут же были! Пусть конь вас также знает. Будете свитой его конской милости. А ты, Степушка, сейчас наскоро обучи ребяток самому главному, передай все причуды нашей новокупки, потом даю тебе три дня отдыха, отлеживайся, ешь-пей вволю и всласть. Со своей поварни все, что нужно, пришлю. Когда соберусь – поедешь со мной в Москву, пойдем в лавки, купим тебе и твоей бабе с детишками, чего пожелаешь. И лесу на новую избу дам – заслужил, живи барином!
Степанова жена была тут же, в толпе, не решалась подойти к мужу. Но, когда конюхи разом поклонились в пояс графу, она тоже вышла вперед и поклонилась.
– Ванюша, пойдешь со мной, расскажешь вдругорядь с самого начала, что да как, – велел Орлов. – А то письма, что от тебя приходили, одно другого бесполезнее: милостью Божьей живы-здоровы да жеребец милостью Божьей жив и здоров, да поклоны. Ну, пошли, что ли, а вы – за работу!
Степан повел Сметанного в стойло, Фролка с Ерошкой пошли следом. И Ерошка еще успел услышать веселые шепотки девок:
– Девки, умницы, не зевайте, наш Ерошка теперь знатный жених, коли угодит жеребчику – ему барин вольную даст! Ох, даст! Ерошка еще перебирать станет – та ему нехороша, эта нехороша!
Молодой наездник счел ниже своего достоинство оборачиваться и отвечать. Что с дур возьмешь – у них одно на уме.
Он понимал, что жениться необходимо, но уж никак не на дворовой девке его сиятельства! Такую могут под венец и брюхатую поставить. И станешь посмешищем. О вольной он не думал – ему и в Острове жилось хорошо, на всем готовом, и денежек было прикоплено. Так что зря девки пересмеивались и трещали языками – его все это не уязвляло, нет, не уязвляло.
Настанет день – будет у Ерошки свой двор, крепкое хозяйство, но к той поре нынешние девки станут уже не молодыми, а старыми дурами; он же высватает двадцатилетнюю красавицу, которая охотно войдет хозяйкой в богатый дом. Еще и приданое за ней хорошее возьмет. Тем более – войдя в мужские годы, Ерошка отпустит бороду, которая прикроет рытвины на роже. Все это счастье он очень живо представлял себе: как он будет щедр с молодой женой, как станет ее наряжать, дарить ей золотые перстеньки, запястья, жемчужные серьги, кисею и парчу, дорогой приклад для рукоделья, чтобы не было узоров богаче, чем на ее праздничной рубахе. И домашней работой не обременит – пусть тешится вышивкой да детишек нянчит. Тогда-то нынешние девки от зависти все локти себе изгложут.