Свидетель защиты
Шрифт:
У Оли дело обошлось небольшим синяком на спине, Свету водили в больницу, ранку на руке зашивали, так что на всю жизнь на запястье остался шрамик.
Мать Светы пошла к Чижовой, но та жалоб на сына слушать не захотела. Она и в дом жалобщицу не пустила, встретила на пороге и на весь большой двор срамила мать Светы и ее дочь, от которой ее мальчику нет житья.
Делом этим занимался квартальный комитет, к Чижовым приходил участковый милиционер. Его Клавдия Михайловна в дом пустила, и пробыл он там не меньше получаса. Вышел с духовым ружьем под
На какой срок было заарестовано ружье, соседи точно не знали, но полагали — не более чем на пятнадцать суток: не успели соседи оглянуться, как Чижов-младший снова появился на улице со своим ружьем.
В нескольких шагах от стола, за которым сидят судья и народные заседатели, стоит рослая девушка в драповом пальто, из которого она уже выросла. Та самая Света. Она рассказывает, как играла с Олей, как кусал их за икры Шарик и как стрелял в них Коля из своего духового ружья. Показывает шрамик на руке. Судья просит ее подойти поближе. Наклонившись через стол, народные заседатели рассматривают руку девушки.
— А если бы в глаз? — говорит народная заседательница, немолодая худенькая женщина. Крупные смуглые руки ее, лежащие на желтой столешнице, вздрагивают при этом. Андрей Аверьянович знал, что она работает в пригородном совхозе. Теперь он с уверенностью может сказать, что у нее есть дети, и она представила себе, как это могло быть с ее ребенком.
Света отходит на прежнее место, стоит, ждет вопросов. Робко, с затаенным страхом и любопытством поглядывает она в сторону деревянной загородки, за которой сидит подсудимый. Рассказывала она без волнения, без гнева: случилась эта история, по ее понятиям, очень давно, боль и обида забылись, и страх в ее глазах мелькает не оттого, что она боится Николая, ей страшно так близко видеть человека за решеткой, которого стерегут солдаты с красными погонами, с пистолетами на боку.
Вслед за Светой дает показания крупный мужчина в темной спецовке, с копной смоляных волос на голове. Шофер, проживающий по Второму автобазовскому. Он отобрал у Николая духовое ружье, когда тот охотился на голубей.
Черноволосый свидетель из тех людей, которые равнодушно не проходят мимо творимых на их глазах бесчинств. Он и сейчас взволнован и возмущается, как это можно так попустительствовать детям, что они в людей из ружья стреляют. Он мог бы, наверное, и хотел много кое-чего сказать по поводу воспитания, но судья остановил его и попросил придерживаться фактов.
— А за тем ружьем ко мне пришел участковый, — сказал свидетель, — забрал его и вернул Чижовым, вот вам и факт. Где он сейчас служит, тот участковый, не знаю, в нашем районе его не видно. А только, мне думается, где бы он ни служил, надо его найти и показать, к чему привело его попустительство.
Потом к судейскому столу выходит соседка Чижовых, полная женщина с ярко накрашенными губами, рассказывает, как однажды вешала белье и вдруг возле ее
— Почудилось тебе, — сказала Клавдия Михайловна, — не мог он в тебя стрелять, не разбойник с большой дороги.
Соседка погрозила, что пойдет к участковому.
— А иди, — ответила Клавдия Михайловна. — Кто-нибудь видел, что он в тебя стрелял?
— Но я сама видела, как он убегал, — сказала соседка.
— Иди, иди, никто тебе не поверит…
Соседка с возмущением рассказывала об этом происшествии во дворе, но к участковому не пошла, полагая, что не будет от этого проку.
Народные заседатели, задавая свидетелям вопросы, пытались доискаться хотя бы одного случая, когда Николая дома приструнили, наказали за хулиганские проделки. Свидетели отвечали, что они такого случая не припомнят. Заседатели откровенно пожимали плечами — невероятно.
Андрей Аверьянович не задавал вопросов и не удивлялся. Все так и было, как показывали свидетели. Дома, когда оставались они одни, Клавдия Михайловна иногда журила сына:
— Опять на тебя жаловаться приходили, сколько раз говорила — не связывайся с дураками.
Говорила не строго. Иногда грозилась:
— Ох, доберусь я до тебя.
Но в этой угрозе явно звучали ласковые нотки.
Клавдия Михайловна понимала, что сына нужно воспитывать и родительскую власть употреблять, но понятие о родительской власти у нее было свое и право взыскивать с сына она признавала только за собой. Отцу не разрешалось повысить на Колю голос, а о посторонних и говорить нечего. Клавдия Михайловна гордилась тем, что соседи побаивались ее и не желали связываться. Участковому она ставила обильное угощение и прикидывалась перед ним кроткой и беззащитной. Если надо, она умела стать ласковой, пролить слезу.
Когда участковый уходил, Клавдия Михайловна распускала застывшую на лице улыбку и говорила, не стесняясь, в присутствии сына:
— Дурак красномордый… А что поделаешь: хочешь жить, умей крутиться.
Последнее произносилось явно в назидание: Клавдия Михайловна полагала, что умеет жить, и сыну хотела передать это умение.
Пройдя восемь классов, Николай Чижов оставил школу. Отец было заикнулся, что надо закончить десятилетку. Клавдия Михайловна с ним не согласилась.
— Зачем ему десятилетка? — спросила она насмешливо.
— Кончит десятилетку — в институт пойдет.
— Кончит институт и будет получать восемьдесят рублей, как сынок вашего диспетчера.
Она все знала, особенно насчет того, кто сколько получает.
— Так то для начала, — попытался возразить Петр Петрович.
— Ага, — Клавдия Михайловна посмотрела на мужа снисходительно, как на малого несмышленыша, — а через пять лет будет сто получать, еще через пять лет сто десять. Оч-чень веселая жизнь для сына.