Свидетель защиты
Шрифт:
— Шел мимо, вспомнил, что вы здесь работаете, дай, думаю, загляну.
Костырин улыбнулся недоверчиво.
— Чтобы вы — и так просто…
— Есть кое-какой интерес, не скрою, — признался Андрей Аверьянович.
— Всегда к вашим услугам. Пойдемте в исторический кабинет, там никто нам не помешает.
Они поднялись этажом выше и вошли в небольшую комнату, увешанную историческими картами, заставленную гипсовыми слепками с бюстов античных деятелей. Андрей Аверьянович подошел к Юлию Цезарю и постучал ногтем по круглой
— И ты, Брут! — усмехнулся Костырин. — Почему-то чаще других именно Цезарю достается от любознательных учеников.
— Удивительный купол, он меня всегда поражал совершенством формы.
— Какие высокие мысли рождались под этим куполом! — не без торжественности произнес Костырин.
— Вот этого я бы не сказал. Мысли были заурядные: прийти, увидеть, победить… Вы, наверное, помните эту невеселую историю, которая приключилась весной во Втором автобазовском переулке?
— Убийство?
— Да. Один молодой человек застрелил другого из охотничьего ружья.
— Помню.
— Действующие лица, видимо, были учениками вашей школы?
— Были, — сказал Костырин, — но в прошлом учебном году они у нас уже не учились.
— Вы их знали — Николая Чижова, Владимира Спицына?
— Они учились у меня в восьмом классе.
— Вот как? На такую удачу я не рассчитывал.
— Вы кого же будете защищать, если не секрет?
— Почему же секрет? Николая Чижова.
— Это который…
— Который стрелял. Убийца.
Костырин омрачился.
— Я вам не завидую. У нас в школе и в этих автобазовских переулках общественное мнение таково, что ни о каком снисхождении к Чижову и речи быть не может. А вам придется…
— Мне придется прежде всего разобраться в том, что из себя представляют эти молодые люди. Как и чем они жили, как относились друг к другу… В общем, многое узнать о них. Не льщу себя надеждой, что узнаю все, но чем больше, тем лучше. Надеюсь, вы поможете мне в этом?
— Разумеется, — сказал Костырин. — Только что я смогу? Ведь эти ребята ушли из школы почти за два года до происшествия… Садитесь, пожалуйста, что же мы стоим…
Андрей Аверьянович сел возле стола с бюстом Цезаря. Костырин устроился напротив.
— Я не люблю дела, связанные с убийством, — вздохнул Андрей Аверьянович, — но и убийце полагается защитник, кто-то должен охранять его право на справедливое и нелицеприятное разбирательство.
— Разумом я понимаю, — согласился Костырин, — но сердцем…
— Сердце в таких случаях ненадежный советчик, особенно если оно ожесточено. Все-таки спокойнее жить в обществе, где убийца имеет право на судебное разбирательство с прением сторон, нежели там, где любого могут сослать или расстрелять без суда и следствия. Вы историк, вам ли это объяснять?
— Да, конечно, — поспешно согласился Костырин, — достаточно сопоставить эпохи республики и империи в древнем Риме…
— Можно и
— Разумеется. Французская революция конца восемнадцатого столетия…
— Вот-вот, это же совсем свежие события. Профессор, читавший нам в университете курс новой истории, говоря о начале прошлого века, частенько употреблял оборот: «Как сейчас помню…» — Андрей Аверьянович переменил тему. — Чижов и Спицын ушли из школы, закончив восьмой класс?
— Чижов — да, а Спицын учился в девятом, но в середине года бросил. Из девятого у нас самый большой отсев: восемь обязательных окончены, хочется почувствовать себя самостоятельным, пример товарищей, уже устроившихся на работу, соблазнителен. Побудительная причина чаще всего русский язык. Грамматика заканчивается в восьмом, в девятом они занимаются литературой. Пишут сочинения, в которых обнаруживается катастрофическое количество орфографических и синтаксических ошибок. Не у всех, разумеется, но у многих. И вот, убоясь бездны этой неодолимой премудрости, отроки и отроковицы покидают школу.
— Куда же они идут после школы?
— Устраиваются работать. Большинство на автобазу. Есть такие, что не работают, под родительским крылышком ждут призыва в армию.
— А что они собой представляли, Чижов и Спицын? Я понимаю, у вас их много, учеников, всех не запомнишь.
— Дайте мне пару дней. Время терпит?
— Два дня — пожалуй.
— Подниму классные журналы, поговорю с учителями, припомню факты… А так сразу…
— Заранее благодарен. — Андрей Аверьянович встал. — Очень обяжете.
— Все, что в моих силах. — Костырин прижал к груди ладони — знак полного расположения к собеседнику и готовности сделать для него все возможное.
Николай Чижов сидел на табурете за деревянной загородкой. Большую круглую голову поднимает редко, и кажется, что он сидит в клетке.
В зал суда входят свидетели, слушают предупреждение об ответственности за дачу ложных показаний и повторяют то, что показывали на следствии. Все, что они говорят, Андрею Аверьяновичу известно, он только изредка задает вопросы, уточняя какую-то подробность. Не для себя, для народных заседателей и судей, чтобы застряла в их памяти.
Перед судом проходят приятели и знакомые подсудимого. Парни в стоптанных остроносых туфлях и расклешенных по моде брючках, с гривками нерасчесанных волос. Девушки в коротких юбчонках, с подведенными глазами. Бывшие ученики Костырина. Те самые, что делали огромное количество ошибок в сочинениях. На вопрос, почему не стали учиться в девятом, большинство так и отвечает: «Не успевали по русскому». Они и здесь говорят косноязычно, трудно складывая слова в предложения. Нет у них навыка связно и толково излагать свои мысли. На первый взгляд может показаться, что и мыслей связных нет.