Свидетель защиты

Монастырев Владимир

— Почему вы приехали с такими мыслями, может, у вас какие сомнения есть или что-то новое стало известно? — опросил Андрей Аверьянович.

— Да нет, ничего нового мне не известно, я и так про Митю все знаю, он от меня ничего не скрывал. Просто соскучилась, жалко его стало очень, ну, и подумала, может, скорей отпустят, если уплатить эти проклятые-деньги.

Андрей Аверьянович вспомнил, как горячо возражал Митя против свидетеля Лычагиной. Не зря возражал — для Шурочки это будет тяжелый удар.

— Не так все просто, Александра Степановна, — сказал Андрей

Аверьянович. — И не так все мрачно, как вам нарисовалось.

— Что же будем делать-то? — с надеждой спросила Шурочка.

— Ждать.

— Ждать да догонять — хуже не придумаешь, — она тяжело вздохнула.

Андрей Аверьянович посадил Шурочку на электричку и вернулся в город. После сцены, свидетелем которой он стал во время свидания супругов Шараповых, сомнений у него не осталось. Такую вспышку горького негодования, на какую оказался способен его подзащитный, не сыграть. Денег Митя не брал.

Андрей Аверьянович письменно изложил свои соображения по делу Дмитрия Ивановича Шарапова, настаивая прежде всего на новой почерковед ческой экспертизе, и, дав ход этому документу, уехал домой.

Прошло две недели. Снова прибежала в юридическую консультацию Шурочка.

— Никаких перемен, — сообщила она, сев к столу и печально глядя на Андрея Аверьяновича. — А вы ничего не слышали?

— Ничего.

— Вызывали Митю к следователю, опять говорили — улики против тебя, признавайся, тебе же лучше будет.

— Предъявили заключение новой экспертизы?

— Нет, не предъявляли. Новой экспертизы нет. А почему ее нет, долго уж очень?

— Это как раз хорошо, что долго, — Андрей Аверьянович чуть заметно усмехнулся. — Если б новая экспертиза подтвердила прежнюю, было бы скоро. Значит, есть сомнения.

— Я-то понимаю, — Шурочка вроде бы извинялась за свое нетерпение. — А Мите каково?!

Мите было сейчас трудно, Андрей Аверьянович это знал не хуже Шурочки. Ему сейчас гораздо труднее, чем прежде. Защитник вселил надежду, но дело затягивалось и надежда гасла, и он там, в тюрьме, не раз уже, наверное, впадал в отчаяние, испытывал приступы жгучего нетерпения, когда хочется бросаться на дверь, стучать в нее изо всех сил, крича: «Ну, что же вы там, когда же, когда?». Все это понимал Андрей Аверьянович, но единственно, чем мог ответить Шурочке, а через нее и Мите, — это дать совет — ждать.

— Будем ждать.

В это время случилось Андрею Аверьяновичу совсем по другому делу поехать на несколько дней в Тбилиси. Провожал его холодный нудный дождь, а за Кавказом, проснувшись где-то возле станции Хашури, он увидел голубое небо, освещенную мягким утренним солнцем долину и далекие горы со снеговыми вершинами.

В Тбилиси было солнечно и тепло, мужчины ходили в костюмах, и Андрей Аверьянович, сбросив плащ на руку, влился в пеструю толпу, ощущая себя по-летнему легким. Не хотелось забираться в троллейбус, и он пошел пешком. Сначала под уклон, потом в горку, мимо цирка с пестрыми рекламами, мимо старинных особняков на яркий многолюдный

проспект Руставели.

Узким переулком, круто уходившим вверх, Андрей Аверьянович вышел на улицу Атарбекова и оказался перед массивным трехэтажным зданием той фундаментальной кладки и симметричной планировки, которыми отличался прошлый век. Когда-то здесь был окружной суд, ныне нашла пристанище почти вся республиканская юстиция.

Довольно быстро справившись с делом, из-за которого он сюда приехал, Андрей Аверьянович шел по длинному коридору, раздумывая, как лучше провести остаток дня. Надо было посмотреть тбилисское метро, хотелось попасть на выставку работ грузинских чеканщиков, подняться к могиле Грибоедова — на все это половина дня и вечер: в ночь он собирался уехать домой.

— Вах, кого я вижу! — услышал Андрей Аверьянович над ухом. Оглянулся и увидел крупного, с широкой улыбкой на широком лице человека, распахивающего руки для дружеских объятий.

— Николоз Давидович! — обрадовался Андрей Аверьянович. — Сколько лет, сколько зим!

— Шесть, дорогой мой человек, не больше, не меньше.

С Николозом Давидовичем Матарадзе Андрей Аверьянович познакомился в конце войны — работал вместе в одной из комиссий, готовивших материалы для будущего Нюрнбергского процесса. Разумеется, они тогда не знали, что он будет именно в Нюрнберге, но в том, что такой процесс после войны состоится, они не сомневались.

Николоз Давидович был тогда не то чтобы строен, но раза в полтора тоньше, чем сейчас. Они подружились, первые годы после войны даже переписывались изредка, но потом переписка иссякла — у каждого было своих забот выше головы. Но иногда они встречались — то в Москве, то в Тбилиси, куда приходилось наезжать Андрею Аверьяновичу. Лет десять назад Николоз Давидович защитил диссертацию, ушел в науку.

— Давно здесь? Надолго? — спросил он.

Андрей Аверьянович ответил.

— Тогда едем ко мне обедать. И никаких возражений. Грибоедов не обидится, если ты к нему не зайдешь, а я обижусь.

Крепко ухватил Андрея Аверьяновича под руку и повел по коридору.

Они шли мимо дверей с табличками на грузинском языке. Кое-где были и русские надписи. Одна из них привлекла внимание.

— Постой, — сказал Андрей Аверьянович. — Я зайду на пять минут в криминалистическую лабораторию, справлюсь насчет одной экспертизы.

— Зайдем, — согласился Николоз Давидович, — у меня здесь знакомая работает, очаровательная женщина.

Они вошли, и Николоз Давидович представил Андрея Аверьяновича высокой крупной женщине с пышными пепельными волосами. Представляя ее, скороговоркой произнес:

— Мария Ивановна Гогуа, эксперт, мой давний друг. И муж ее мой друг, и вся родня до седьмого колена — друзья.

Мария Ивановна улыбнулась снисходительно. Пригласила:

— Садитесь.

Андрей Аверьянович сел между письменным столом и каким-то, похожим на микроскоп прибором, покрытым целлофаном.

— Я зашел, чтобы справиться насчет одной экспертизы, почерковедческой… Шарапов Дмитрий Иванович…