Свидетелей не оставлять

Подобное могло происходить с кем угодно, но только не с ним. Все походило на страшный сон. Но от ночного кошмара проснешься в холодном поту и тут же поймешь, что все было не на самом деле, что никакой опасности нет. Тут же не проснуться, не забыть – все реально, и хоть вой, хоть бейся головой об пол – ничего не изменить.

Больше всего досаждал вибрирующий низкий звук. Глен знал, что это за звук и что он несет с собой. Об этом ему сообщили несколько

Он даже не мог задать эти вопросы, потому что на губы был наклеен лейкопластырь, заменявший кляп, а на голову надет пропахший рыбой темный матерчатый колпак. Глен слышал, что такие когда-то надевали на приговоренных к смертной казни.

Грубые пальцы сорвали колпак. Глен увидел, что находится в сарае, пол которого усыпан стружками. В углу свалены канистры, всякий металлический скарб, старые лыжи и санки. Сквозь щели в стенах острыми клиньями пробивался свет заходящего солнца. В центре помещения стоял длинный столярный стол с циркулярной пилой, которая и служила источником царапающего по оголенным нервам звука.

Он почувствовал, что в нем странным образом соединились мечущийся в страхе заяц и бесстрастный зритель, со стороны наблюдающий за происходящим.

Тычком в спину Глена сбили с ног и наградили парой несильных ударов. Он попытался приподняться, но получил еще один тычок.

– Лежи тихо, сучоныш, – прикрикнул один из трех мордоворотов. Если быть точным, мордоворотов было два. Один – длинный, как оглобля, с жилистыми руками и кистями, похожими на саперные лопатки. Второй – белобрысый толстяк, натуральный фриц из фильмов о войне. У него была одышка. Дыхание с присвистом изобличало в нем астматика со стажем. Третьего никак нельзя было отнести к категории мордоворотов. Невысокий, холеный, в стильном темном костюме и больших модных очках, он чем-то напоминал бухгалтера из популярного видеоклипа.

Заяц в душе Глена был готов ползать на брюхе и умолять о пощаде. Холодный же наблюдатель просто констатировал, что это бесполезно. Хоть целуй землю, хоть ругайся страшными словами – итог будет один: тот, который и задуман этими типами. «Здесь на милость не надейся – стиснуть зубы да терпеть», – выплыли откуда-то из глубин сознания слова полузабытой песни.

– Ну что, милейший, поговорим? – Голос у «бухгалтера» был низкий, хорошо поставленный, этот человек вполне мог бы работать диктором на радио или на телевидении.

«Фриц» рывком приподнял Глена и сорвал с его губ пластырь вместе с кусочками кожи. В уголке рта начала набухать капелька крови.

– Мужики, что вы от меня хотите? – еле ворочая языком, произнес Глен. Ему казалось, что это звучит не его, а чей-то чужой голос, пробивающийся к нему как бы через толщу стекла.

– Мужики в поле пашут, – буркнул «фриц», наградив Глена чувствительной оплеухой.

– За что вы меня так?

– На это, милейший, есть весьма веские причины.

– Я ничего не делал.

– Да? Ошибаешься! Человек не существует сам по себе. Он шестеренка, связанная с другими людьми приводными ремнями долгов и обязательств, – улыбнулся змеиной улыбкой «бухгалтер». Похоже, он относился к трепачам, получающим удовольствие от самого факта сотрясения воздуха, каким бы бесполезным оно ни было. Глен всегда считал подобных типов никчемными болтунами, не способными ни на что. Вот только смущало, что двое верзил, похоже, были у «бухгалтера» на подхвате.

– Возможно, мы вам покажемся, Глен, несколько грубыми и даже жестокими людьми, но, поверьте, это не так. Все происходящее вызывает во мне лишь чувство сожаления.

– Пришьете? – Внутри у Глена все оборвалось.

– Что за жаргон! – искренне возмутился «бухгалтер». – Он коробит мой слух. Мы вас немного поучим. Для вашей же пользы.

– Козлов по жизни учить надо, – просипел «фриц» и влепил Глену еще одну оплеуху, такую, что едва опять не опрокинул его на пол.

– Братки, может, договоримся? Я заплачу.

– Шутник.

– Вы что-то перепутали. Скажите хотя бы, о чем речь. Я же вас даже не знаю.

– Зато мы тебя знаем, падла! – «Фриц» опять занес руку.

– Не стоит. Мы же культурные люди. – «Бухгалтер» прищелкнул пальцами. – Давайте…

Глена схватили за руки. Щелк. Щелк. Браслет с одной руки пристегнут к штырю на столярном столе.

– Пустите! – взвыл Глен. – А-а!

Мгновенно на его губах вновь оказался пластырь.

– Вы спрашиваете – за что? – «Бухгалтер» снял очки и в упор посмотрел на Глена. На его лице не было и тени агрессивности и куража – лишь насмешка. Он развлекался. – Нечестность – смертный грех. Не укради – знаете такую заповедь?

– Да брось ты метать бисер перед свиньей, – махнул рукой «фриц». – Таких на зоне топят в параше.

– Правильно, топят. – «Бухгалтер» сгреб лицо Глена в пятерню с такой силой, что у того брызнули слезы из глаз. – Ты, падаль, легко отделался. Я бы тебя с удовольствием замочил, петушиная твоя душонка.

Вращающийся диск циркулярки, красные блики пробивающегося сквозь щели солнца… Красные пятна крови. Заглушенный лейкопластырем вопль.

Глен не потерял сознания. Странно, но он даже не зажмурил глаза. Он видел все. Видел, как острые зубья впиваются в его плоть. Как два срезанных будто бритвой пальца летят на заваленный стружками пол. Его пальцы!.. Глен любил свои холеные руки с длинными пальцами, ему нравилось трогать, гладить ими предметы. Или тело женщины. И вот теперь его пальцы, которые только что могли осязать, ощущать все вокруг, превратились в безобразные обрубки.

Мир, однако, не поблек для Глена, а наоборот – приобрел еще большую четкость. Боли не было. Все вокруг стало хрупким и хрустальным. Казалось, что любое движение или даже дуновение ветерка, вздох отзовется тонким хрустальным звоном.

Откуда-то из глубины возник смех. Глен захихикал.

– Сбрендил, – сказал «фриц».

В предплечье Глена впилась игла. Мир окутала вязкая тьма.

…Глен зло оттолкнул мать и, пошатываясь, прошел в комнату.

– Семен, где ты ходишь? Я волнуюсь… – Ее взгляд упал на руку сына. – Что с тобой, сынок? Что произошло?