Свидетельство
Шрифт:
Допрашивая, Стричко садился за стол напротив арестованного, время от времени откидывался назад, закрыв глаза, а затем неожиданно наклонялся вперед и начинал дико орать. Говорил с арестованными он каким-то издевательским, гнусавым голосом, называя их «мой друг», а то и «мой дружочек», — и вообще, как показалось Андришко, кому-то все время подражал, вероятно, одному из хортистских полицейских следователей, что когда-то вот так же, может быть, допрашивали самого Стричко.
— Послушай, мой дружочек, — очерчивая карандашом большущий круг в воздухе, провозглашал Стричко, — да повнимательнее послушай! Сейчас я задам тебе первый перекрестныйвопрос.
Андришко, не будь он так зол, не удержался бы, вероятно, от смеха… Перед следователем, у стола, сидел высокий
— Только что привели, — кивнул он на дверь. — Месарош со своим дружком сцапали. А Капи помог им его сюда доставить. Они, вероятно, еще в коридоре, не успели уйти.
Услышав о Месароше, долговязый юноша испуганно покосился на дверь. Андришко вышел в коридор Там он действительно увидел и Капи и Месароша с его неразлучным другом.
— Что произошло? — спросил он и в ответ услышал целый рассказ.
В тот день Эндре Капи, по обыкновению, «на одну минутку» заскочил в районное управление за руку поздоровался со всеми знакомыми, поинтересовался новостями, а затем спустился вниз, в дворницкую, в надежде застать там Манци одну. В дверях он столкнулся с Шани Месарошем. Шани был растрепан, взволнован.
— А я уже искал тебя! — воскликнул Месарош. — Боюсь, беда!
— Что за беда?
Еще подохнет, черт его побери! Послушай, товарищ Капи, мы же не хотели… Мы только… Кто ж знал, что он такой хлипкий.
Месарош пропустил Капи впереди себя в комнату. На диване неподвижно, словно уже окоченев, лежал долговязый, тощий парень. У его изголовья с тазиком воды в руках стоял Янчи Киш, он окунал в воду тряпку и старательно обтирал ею лицо и грудь лежащего. На рукаве парня белела повязка с большим красным крестом и надписью по-венгерски и по-русски: «Врач». А на полу, подле дивана, — содержимое вытряхнутой врачебной сумки; инструменты, осколки ампул.
Два дружка накануне успешно потрудились в народной столовой, чувствуя себя в некотором роде деловыми компаньонами Штерна.
Со времени открытия моста через Дунай в столовой на проспекте Кристины было всегда людно. Штерн правильно рассчитал, когда пожертвовал четверть килограмма сала «в поддержку искусства». При одном взгляде на вывеску, увековечившую жареного цыпленка, пенящуюся кружку пива и другие мечты изголодавшегося художника, у прохожих неудержимо начинал отделяться желудочный сок, а во рту становилось сухо. На заваленной мусором мостовой колеса тормозящих машин вырыли уже глубокую колдобину перед народной столовой Штерна. И вот однажды, болея душой за общественные интересы, предприниматель отправился в районное управление.
— Нехорошо получается, — сказал он там, придав своей физиономии самое грустное выражение. — Все время приходится отказывать советским воинам: что же мне, гороховым супом их угощать? Один солдат и так уж чуть не вылил его мне за шиворот! Я бы попробовал раздобыть для них немного водки… В конце концов за нас они сражаются!
Штерну было выдано разрешение на торговлю спиртным.
Подвал кафе «Филадельфия» был разделен на две части невысокой дощатой перегородкой. Чтобы не мешать «бизнес» с благотворительностью, Штерн, разобрав эту перегородку, перенес ее в зал и наглухо отгородил маленький закуток — всего в несколько квадратных метров — возле входа с улицы; вход в столовую он устроил с другой стороны — из Хорватского парка. Расчет у него был таков: через проезжих фронтовиков слух о кабачке очень быстро прокатится по всей длинной военной магистрали. Каким-то путем проведал он и планы Капи, и, чтобы на корню подсечь всякую конкуренцию) и заодно увеличить притягательную силу кабака, поставил за прилавок Манци. О вознаграждении договорились быстро. Манци потребовала сверх скромного жалованья ежедневное питание и полкило сала в неделю. Она рада была вернуться снова к своей прежней профессии, а оба ее дружка рассчитывали, что «где пьется — там и на сторону льется». Поэтому Месарош и Киш с самого утра разбирали, переставляли перегородку, заклеивали выбитые окна бумагой — даже не какой-нибудь,
Когда настал час обеда, общественная благотворительность на радостях угостила полицейских, управленческих чиновников, рабочих трудовой повинности и других постоянных клиентов штерновского заведения особым лакомством — чечевицей с луковым соусом на постном масле. В зале, правда, стало теснее, зато за перегородкой, возле нового буфета, весело гудели пассажиры двух армейских грузовиков, потешаясь над русской речью Манци. А она — откуда только что бралось! — болтала и считала по-русски с таким проворством, словно всю жизнь только это и делала, а немецкого и слова единого не слыхала. Она проворно отмеривала из бутыли ровно по пятьдесят граммов на брата. Весело настроенный Штерн прогуливался из кухни в обеденный зал, оттуда — в буфет, раскланиваясь направо и налево с посетителями. В качестве представителя будайского отделения управления общественного снабжения и Национальной помощи прибыл г-н Мур. Он сообщил Штерну, что их управление недавно получило грузовик. Довольные друг другом, Штерн и Мур тут же удалились в кабинет директора — обсудить вопросы дальнейшего расширения предприятия, поговорить о новых закупках.
Шани Месарош и Янчи Киш к своей порции чечевицы получили по куску поджаренного сала и по «сто граммов», которые Манци ловко налила им в стаканы, словно воду. Палинка была что надо. Даже председатель районного управления Нэмет, отведав, признал, что эта, пожалуй, похлеще «шольцовской». Разливаясь по телу, она навевала мысли, очень напоминавшие настроение мирных дней.
Ребята вышли на площадь.
Сияло апрельское солнце, и в его сиянии даже разруха и горы обломков под ногами не казались такими страшными. Они остановились погреться… Довольно щурясь на солнышке, поворчали, что Штерн не обеднел бы, если бы за хорошую работу накинул им еще по чарочке. И вдруг — хорошего настроения как не бывало; по противоположной стороне, мимо церкви, шагал тощий, долговязый парень в черной шляпе, с повязкой Красного Креста на рукаве и докторским саквояжиком в руке. Нет, ошибиться они не могли! Жиденькая, курчавая бороденка не скрывала черты совсем еще юного лица. Да они и по осанке, чуть сутуловатой и настороженной, по широкому упругому шагу узнали бы этого человека хоть из тысячи! Незамеченные, они пошли вслед за парнем. Киш намеревался уже было обогнать его и зайти спереди, но Месарош удержал приятеля. Подойдя сзади почти вплотную к долговязому, он вполголоса окликнул его: «Брат Понграц!» И по тому, как тот обернулся, испуганно озираясь, оба его преследователя окончательно убедились, что перед ними действительно их палач-нилашист.
— А ну зайдем к нам на пару слов! — хрипловатым баском предложил Шани и глубоко вздохнул.
Нет, они, право, считали Понграца куда более крепким малым, хорошо помня, как в свое время он сам их дубасил. Дружки еще и разогреться как следует не успели, а долговязый уже растянулся на земле, будто лягушка, и дух вон! Сначала они даже подумали: прикидывается — и принялись «приводить его в чувство». Но затем струхнули, да так, что и хмель сразу вылетел из головы.
Капи именно там чувствовал себя как рыба в воде, где другие терялись. И он очень гордился этим.
В одно мгновение он оценил обстановку. Сделал знак — перепуганный Янчи Киш отскочил в сторону. Капи подошел к лежавшему, оттянул ему веки, глубокомысленно помолчал.
— Сотрясение мозга, — сказал. — Обо что-нибудь головой ударился?
Впрочем, такой диагноз поставить можно было, и не думая: из переносицы и виска Понграца текла кровь.
— А ну быстро за районным врачом в управление!
Шани, не теряя времени, кинулся на улицу, как вдруг увидел Лайоша Поллака. Хорошо еще, что Поллак в последнее время напускал на себя крайнюю рассеянность и отрешенность лунатика, поэтому он не заметил Шани или сделал вид, что не заметил, — ничего, пусть еще раз поздоровается! — и важно стал подыматься на второй этаж. Шани, разумеется, настаивать не стал, а догонять Поллака — тем более. Очень нужно, чтобы опять за индивидуальный террор головомойку получить! Ему не стоило большого труда додуматься до испытанного, древнего народного средства. И Шани помчался в буфет.