Свидетельство
Шрифт:
Разумеется, слух о том, что Михай Эстергайош пробрался из Будапешта через линию фронта и сидит дома, в мгновение ока разнесся по селу. И теперь каждодневно вокруг него собиралось все больше народу. И не только по вечерам. Иной раз эти «собрания» начинались чуть свет. Главный вопрос был — что станется теперь с герцогским имением? Многие уверяли: будет все, как в девятнадцатом, управятся с имением сами барские батраки. Выберут себе директора, местный комитет и будут управлять имением, как своим собственным. А еще лучше, если бы земли поместья поделили между безземельными и бедняками, у кого было до сих пор всего два-три
На Новый год мужики снова собрались — создавать коммунистическую ячейку. Заняли бывшую казарму допризывников, из чердачного окна вывесили красный флаг. Михая Эстергайоша выбрали председателем. Только много позднее привыкли называть его по-новому — не председателем, а секретарем. И не знал, не гадал Эстергайош, что не две недели, а много больше времени пройдет, прежде чем он возвратится назад, на свою железную дорогу.
Охромевший Шандор Месарош и здоровяк Янчи Киш «всухую» справляли новый, сорок пятый год.
— А ведь и по религии полагается! — ворчал Янчи хриплым, пропитым басом. — Даже по религии!
— Что полагается?
— Чтобы уж на Новый-то год человек выпил… Так оно по нашей католической вере требуется…
Шани, даже не взглянув на приятеля, грохнул кулаком по столу: у него, кроме всех прочих бед, была еще одна — сердечная. Целый год он, Шани Месарош, ухаживал за Манци, подавальщицей из кабачка на проспекте кайзера Вильгельма.
Нет, нельзя сказать, чтобы Манци плохо относилась к Шани. Только она никак не могла отвыкнуть от своей «профессии». А ведь Шани охотно на ней женился бы. Неплохая девчонка была эта Манци. И собой хороша: дивные черные волосы, глаза карие, лицо с острым подбородочком. Все мужчины на нее заглядывались. К тому же всякое дело у нее спорилось, и опрятна она была, прямо чистюля. Вот только с детства сиротой осталась, да и пошла, несчастная, по рукам… а теперь как ни обещает, как ни клянется — а всякий раз все начинается сначала…
Новый год они сговорились провести втроем, посидеть, поговорить.
Шани зашел за ней вскоре после обеда.
Манци жила на улице Аладар, у одной вдовы. Позвонил Шани, а вдова дверь отперла, но в квартиру не пускает, заслонила проход своей жирной тушей.
— Нельзя сейчас к Манци!
Шани со зла клюшку свою об пол, а вдова шепчет, будто соболезнует:
— Офицер немецкий у нее… — И плечами пожимает: я, мол, ни при чем.
У Шани в глазах молнии.
— Как? Еще и немец к тому же? Вот свинья! — заорал он.
Вдова, вконец перепуганная, взмолилась:
— Пожалуйста, не кричите, господин Месарош! Только не кричите так, прошу вас! Люди-то что скажут…
Шани подхватил клюшку с земли и потряс ею у вдовушки перед носом. Но тон сбавил.
— Послушайте, госпожа Качановская! Я Манци к вам определил, потому как считал вас женщиной порядочной. И предупредил вас: присматривайте за ней! Верно?.. Так вот, если вы еще раз дозволите ей такую гадость, тогда я не только его изобью, но и вас тоже, госпожа Качановская! Запомните — так отделаю, что доктор в обморок упадет, когда синяки ваши увидит. Всю жизнь будете на животе своем толстом лежать, коли я вас однажды отделаю… Сидеть больше никогда не пожелаете. Поняли?
Госпожа Качановская потерянно моргала глазами и, пытаясь успокоить Шани, объясняла:
— Не ее то вина, господин Месарош, видит бог,
Шани хлобыстнул дверью и захромал вниз, тяжело ступая, будто рояль на себе волок.
Янчи Киш не очень понимал, в чем тут загвоздка. Яноша Киша не интересовали женщины. Был он еще не стар — лет сорока, не больше. А смотрел он на это так: есть кого приласкать — хорошо, нет — тоже ладно. Но если у его дружка, у Шани, сердечное горе, — значит, и ему, Янчи, есть отчего печалиться. Если Шани вздыхает, будет вздыхать и Янчи. Так даже лучше — с двух сторон вздыхать, свечка не погаснет. А то спичек у них маловато, беречь нужно.
— Даже вера…
— Ничего, черт побери, не поделаешь. Вон вода из крана и та уже не течет, а ты чего захотел — вино!
— Достать-то можно бы…
— Где?
— У Цехмайстера есть еще! Прошлый раз, когда мы у них работали, видел я сам на заднем складе. И ром есть, и вино бутылочное.
— Как же, так тебе Цехмайстер и даст — держи карман шире! Я-то думал: ты из-за плоскостопия не попал в армию. А у тебя, оказывается, плоскоумие.
Огромная, словно мохом по осени, заросшая волосней голова Киша покачалась на шее из стороны в сторону.
— Оно-то, конечно, можно… И без Цехмайстера можно открыть…
— Кража со взломом, во время осадного положения? Вот болван-то! Да тебя к Новому году уже и повесить успеют. Как новогоднего поросенка — за шейку! Отличный поросенок из тебя получился бы. Каждый прохожий на счастье мог бы отщипнуть себе кусочек… Взломать! Это тебе тоже твоя святая католическая вера предписывает?
— Все равно, не мы, так нилашисты разворуют. Что ж, им, выходит, оставлять? Или бомба все в пух и в прах разнесет. Не пропадать же такому добру? Или тебе все равно?
Шани долго молчал, потом сказал:
— Еще на улицу Аттилы сходить нужно. Юхас кое-что просил там одному малому передать.
— Завтра с утра и сходим. Кстати, и туда занесем бутылочку. И Юхасу тоже… Он того заслуживает.
— Да перестань ты, дурила! Там же замки!
— Замки? А ты знаешь, какие там замки? Ерунда. Мне их снять — раз плюнуть. Ковырну чуток — и нету замка этого. И никакой это не взлом! Все равно все прахом пойдет!
Нилашистские национал-гвардейцы, встречавшие Новый год в подвале Радецких казарм, вдруг решили, что настал час подвергнуть наконец серьезному испытанию верность и стойкость брата Понграца.
Брат Понграц весьма странным образом стал венгерским эсэсовцем, членом нилашистской вооруженной Национальной гвардии. Несмотря на двухметровый рост, отличную мускулатуру и черные усики, парню не было еще и восемнадцати. В семнадцать лет он, с разрешения министра культов, сдал экзамены на аттестат зрелости в печской коммерческой гимназии. При этом на письменном экзамене он поразил учителей исключительно оригинальным рефератом по финансовому делу. В гимназии решили отличную работу немедленно отослать министру финансов, его превосходительству г-ну Беле Имреди, и просить его обратить свое высокое внимание на необыкновенно одаренного юношу. Работа ушла заказной бандеролью, и ответ не заставил себя ждать. Его превосходительство выразил готовность лично принять г-на Миклоша Понграца и просил его явиться на аудиенцию как можно скорее.