Свинцовый хеппи-энд
Шрифт:
Звонок раздался очень поздно, уже после двенадцати ночи. Однако для самого Владимира Алексеевича это не было поздним временем. Он только что вернулся домой после тяжелого дня. Ему уже не хотелось ничего - ни есть, ни пить чай, он чувствовал, что от чудовищной усталости даже не в состоянии раздеться. Хотелось прямо в одежде завалиться спать и провалиться в сон, как в какое-то спасение от бесконечных дел, навалившихся на него сегодня. Его присутствие требовалось на трех заседаниях и встречах в разных местах, а на шесть часов вечера они с Холщевниковым были приглашены на прием к вице-премьеру
Там состоялся жесткий серьезный разговор, который длился около трех часов. Вице-премьер, расположенный к Раевскому, предупредил его, что на ряде принадлежащих Раевскому предприятий обнаружены серьезные финансовые нарушения, уклонения от уплаты налогов, и что в ближайшее время он может быть вызван на допрос в прокуратуру.
Вышли они от вице-премьера в совершенно разном настроении. Холщевников был подавлен и раздражен и фактами, изложенными вице-премьером, и его суровым холодным тоном, Раевский же, совершенно наоборот, воспрял духом. Серьезный разговор с вице-премьером отвлек его от личных проблем, его вовсе не пугал предстоящий вызов из прокуратуры, он не боялся ничего, только одного - получить какие-то грозные известия от похитителей Вари. А тут пришлось окунуться хоть в сложные, но вполне решаемые проблемы, заняться живым делом. Работа давно уже была панацеей от постоянных тревожных мыслей.
– Не грустите, Александр Ильич, - улыбнулся Раевский.
– Это все пустое, мелочи все это. Лучше расскажите, как вам живется с молодой женой.
На бледном лице Холщевникова появилась благостная счастливая улыбка.
– Владимир Алексеевич, вы не представляете. Это рай, это настоящий рай. Я еду домой, как на праздник. Жаль только, что так редко приходится бывать дома. Завтра утром, например, улетаю в Китай на переговоры. А Ниночка создала мне такую обстановку дома, это что-то сказочное. Жаль только, что сыновья со мной очень холодны, - вздохнул он.
– Я пару месяцев назад был в Швейцарии, встречался с Ромкой, и таким он меня обдал холодом, что стало не по себе. Илюша помягче, мы с ним встречаемся каждую неделю, но все же чувствуется влияние матери. Она буквально возненавидела меня. Мы прожили с ней пятнадцать лет, и сколько в нашей жизни было хорошего, разве я виноват, что полюбил Ниночку?
– А как поживает Алла Эдуардовна?
– решил переменить тему Раевский, чувствуя, что Холщевников увлекся рассказом о своих семейных проблемах, которые у каждого, как известно, свои.
– Алла-то?
– улыбнулся Холщевников.
– Она, кстати, завтра летит со мной в Шанхай.
– С ней интересно, она недавно вышла замуж, я все собирался вам сказать, да как-то забывал.
– Снова за молодого?
– спросил Раевский, вспоминая Юрия Каширина.
– А вот совсем наоборот. Она вышла замуж за семидесятитрехлетнего старика. Беркович, кинорежиссер, слышали?
– А как же? Известный документалист.
– Так вот они теперь живут вместе. Он инвалид, плохо движется, плохо видит. А Аллочка очень счастлива, она носится с ним как с ребенком. Я просто поражаюсь на нее. После самоубийства Юрия она долго не могла прийти в себя, даже собиралась увольняться с работы. Я, разумеется, ее не отпустил, сами понимаете, я платил бы ей зарплату, даже
После визита к вице-премьеру Раевский поехал в один из банков, обслуживающих его предприятия, и долго проверял там многочисленные счета. И толь- ко в двенадцать часов ночи попал домой.
К своему удивлению, в гостиной он увидел Сергея, сидевшего напротив Кати. Они оживленно беседовали.
– Сережа, - устало улыбнулся Раевский.
– Какими судьбами? Очень рад тебя видеть. Давненько, однако, ты нас не посещал.
– Добрый вечер, Владимир Алексеевич, - улыбнулся и Сергей, вставая.
– Я сам не понимаю, почему мне вдруг захотелось приехать к вам. У меня было предчувствие, что сегодня мы что-то узнаем о Марине.
– А у меня уже нет никаких предчувствий, одна смертельная усталость. Извините, но я не в состоянии ни ужинать, ни беседовать. Пойду спать.
Сил хватило только на то, чтобы раздеться.
– Ужинать будете, Владимир Алексеевич?
– спросила горничная.
– Нет, Аня, только стакан чаю с лимоном, - ответил Владимир.
– Страшно хочу спать, просто ничего не соображаю от усталости.
Но едва он лег в постель и с наслаждением вытянул уставшие ноги, как рядом на тумбочке зазвонил телефон.
– Черт возьми, - проворчал Владимир.
– Нет, телефоны надо отключать, произнес он уже в который раз.
– Иначе я не выдержу, просто не выдержу, и все. Ночью надо спать.
Трубку, однако, поднял.
– Это... Владимир Алексеевич?
– услышал он в трубке незнакомый ему женский голос. Женщина была явно в возрасте.
– Я... Кто это?
– Извините меня за поздний звонок. Я бы не стала беспокоить такого человека, если бы... Извините...
– Я слушаю вас. Кто это?
– Да вы меня не знаете. Мария Афанасьевна меня зовут.
– Да кто вы такая?
– никак не мог взять в толк Владимир, что за старуха звонит ему в первом часу ночи.
– Мария Афанасьевна Чалдон, - объяснила старуха, и с Раевского тут же и сон, и усталость как рукой сняло.
– Чалдон?!!!
– приподнялся он на постели, а рука его невольно потянулась к пачке сигарет на тумбочке.
– Да, я мать Славы Чалдона. Его, если вы знаете, ну... забрали... Я, конечно, не знаю, за дело ли...
– Вы, ради бога, говорите, зачем вы мне позвонили. У вас есть что сообщить?
– Славка перед тем, как его забрали, мне вот что сказал: если, мол, позвонит Колька Глуздырев, сообщи господину Раевскому. Господин Раевский обещал за такие сведения свою глубокую благодарность. А нам что, - всхлипнула старуха, - ждали ждали сыночка, вот и дождались, чуток погулял на свободе и снова туда же угодил, откуда пришел. А мы с батей его поздно родили, старые мы очень. Кто теперь о нас побеспокоится?
– Я побеспокоюсь, я!
– крикнул Раевский, закуривая сигарету.
– Говорите! Звонил Глуздырев, что ли?