Свингующие пары
Шрифт:
Видишь ли, времена года давно уже сбились,сказала она.
Мир катится в тартарары, и если бы вы, художники и писатели, не были слепцами, а умели смотреть вокруг себя, то давно бы уже писали только об этом,сказала она. Добавив, что она, конечно, имеет в виду вовсе не тех дураков, которые трезвонят про экологические катастрофы и тому подобную хрень. Так она и сказала – хрень.
Экологическая катастрофа, милый, это как сыпь на коже, в сравнении с тем, что действительно происходит,сказала она. Мир изменился, потому что в нем изменились основы. Весна наступает в мае-июле. Осень длится до самого Нового Года, а снег
Ты, Алиса, рассуждаешь, как настоящая ведьма,сказал я.
Может, я и есть такая, тебе-то откуда знать, господин самовлюбленный слепец,сказала она, но без обычной угрозы и намека на власть, силу, отравленный парами презрения воздух и тому подобные штуки из своего арсенала укротительницы тигров. Я, осмелев, – с утра я ждал бури, – продолжил разговаривать.
По-твоему, нет ничего важнее листиков, зверюшек и речушек,сказал я, и когда она кивнула, так мол и есть, продолжил. Это взгляд язычника,Алиса, сказал я. Это взгляд женщины,сказала она. Это одно и то же,сказал я. А вся наша гребанная цивилизация строится на том, что в центре этого самого мира находится не речушка, не лесок, в каждом поле колосок и тому подобная сентиментальная чушь, а человек. Азм есть. Я есть. И я – центр Вселенной. А ты-то сам в это веришь,сказала она, но я различил в голосе жены грусть.
Я не могу жить по-другому,сказал я.
Бедный мальчик,сказала она, как мне тебя жаль.
Это на тебя просто грядущая вечеринка подействовала,сказал я.
Она повернулась резко, – Алиса шла чуть передо мной, – и я смог рассмотреть ее. Несмотря на все галантные уговоры Диего, Алиса сохранила признаки вкуса – чего, кстати, не удалось подавляющему числу участников вечера, скажу я, чуть забежав вперед, – и наряд намекал, но не кричал. При доле воображения, вы могли предположить, что эти широкие рукава – как у принцесс на средневековых миниатюрах, – призваны хранить жабьи косточки и веточки омелы, и широкий пояс, небрежно упершийся в бедра Алисы, вполне может стать петлей-удавкой для грешного Иуды, так и не решившегося повисеть на осине. Платье Алисы отливало темно-зеленым, но становилось ослепительно светлым при соответствующем освещении. Его вполне можно было счесть вечерним на светском рауте, но оно становилось вызывающе маскарадным на балу ряженных.
Я еще раз подивился умению жены выбирать: платья, дома, мужчин.
Сейчас, поверх платья, на ней была демисезонная куртка с капюшоном – еще один штришок… спрятанные лица сестер на черной мессе, – и резиновые сапоги. Эта деталь придавала ей неуловимый привкус торфа салемских болот. Прядь волос, выпавшая из капюшона, вновь прочертила щеку моей жены. Я залюбовался Алисой.
Милый, в этой вечеринке столько же языческого, сколько в студенческой дискотеке на День Всех Святых,сказала она.
То есть, она сама порождение злого духа,сказал я, но Алиса не поддержала меня.
Ты пойми, настоящее зло, оно не в деталях и не в антураже,сказала она. Это все для впечатлительных неофитов: рожки, метлы, и прочие… атрибуты,сказала она. Ты всерьез полагаешь, что Диего намерен провести гигантский сатанинский обряд,сказал я. Ради чего, чтобы вымолить еще немножечко денег,фыркнула она. Да и как сможет это сделать, шут гороховый,сказала она. Он просто болтун, которому охота устроить очередной сеанс свального греха, но, чтобы это носило изысканный привкус греха, намерен добавить немножечко крысиного помета,сказала она. Бинго,сказал я, смеясь. Проблема в том,сказала Алиса, и лицо ее стало серьезным, что иногда злые духи используют безобидные торжества и розыгрыши в своих целях. Думаешь, сам Сатана поднимется из преисподней, чтобы трахнуть кого-нибудь из гостей Диего,сказал я. Вполне возможно,сказала она.
В таком случае, важно, чтобы это были не мы,сказал я задумчиво.
Тебе, кажется, уже поздно отнекиваться,сказала она, глядя подозрительно. Облако, застывшее над нами, снова двинулось куда-то в сторону севера, на лицо Алисы упал свет, наваждение рассеялось, и я видел перед собой не суровый профиль подруги первопроходца, рубленный в скале, а свою… так хорошо знакомую мне жену.
Что сказала тебе Лида,решился я заговорить, наконец.
Она молчала.
Что бы Лида не сказала, я хочу, чтобы ты знала – я останусь с тобой,сказал я.
Если ты захочешь,сказал я.
Она снова глянула на меня с подозрением, словно настоящая Алиса, – зачарованная, сломленная чьей-то чужой колдовской силой, все силилась сбросить наваждение, и открыть для себя то, о чем давно уже догадывалась, – пыталась выглянуть из чужого тела. Улыбнулась. Взяла меня под руку. До дома Диего с Лидой мы шли молча, и разговаривать стали лишь, когда звякнуло кольцо на двери, и открыла нам Анна-Мария с непроницаемым лицом.
Как думаешь, она дурочка,спросилашепотом Алиса, когда служанка скрылась где-то в доме с нашими куртками.
Уверен просто,прошептал я в ответ, но мой тихий голос был уже заглушен приветственными криками Диего, выходившего в прихожую из одного из многочисленных коридоров. Он совершенно оправился и выглядел веселым.
Амиго, амиго, Алиса, красавица,верещал он, расплескивая на нас шампанское из бокала, и потрясая вторым подбородком, и коротенькими руками. Он был одет, словно дурно воспитанный тореадор: чересчур белая, чересчур пышная в жабо и на рукавах рубашка, чересчур обтягивающие брюки, – я глазам своим поверить не мог, но и правда, кажется, были кожаные – из-за которых его зад выпячивался педерастическими ягодицами продажного сан-паульского подростка, – и несколько броских перстней, слепивших поочередно с каждой руки. Я не видел Диего с того самого дня, когда он застал нас с Анной-Марией, но он ни одним жестом не показал мне, что помнит. Хотя он, разумеется, помнил. И похлопывал меня по спине свободной рукой, держа в другой бокал, а потом тыкался мокрыми и кислыми от вина губами в шею Алисы, отчего та хохотала и отталкивала Диего.
Мать твою, тореадор, ты похож на потасканную рок-звезду,сказал я, качая головой.
Зато ты, дружище, как всегда на высотах горних,сказал он, то ли льстя, то ли угрожая.
Я мельком глянул в зеркало. Этого можно было не делать: меня одевала Алиса. Значит, я одет лучше всех этим вечером. Так оно и было. Синяя рубашка, шедшая не просто мне, но даже и моему оттенку кожи, полурасстегнутая верхняя пуговица – из-за этого у вас создавалось впечатление, что я открыт, но, в то же время, сдержан, – ремешок часов, сдвинутый именно туда, откуда ему следует выглядывать из-под рукава… Я благодарно помог Алисе сбросить резиновые сапоги, и она переобулась – Лида уже протягивала туфли, специально заготовленные, и была уже очень-очень пьяна. Я поймал вопросительный взгляд Диего, и не смог скрыть своего восхищения.