Свирель на ветру
Шрифт:
Внучок Лёнюшка находился на печке. Отогнув край занавески, жадно уставился он на незнакомого дядьку, ростом напоминавшего отца.
Свет в большой комнате исходил от малюсенького фитиля коптилки. Гавриловна сходила в сени, принесла оттуда лампу керосиновую. Засветила ее на столе, поближе к самовару. Совсем праздник получился.
— Еканомия теперь… с энтим делом, — кивнула на лампу. — Ну, да по такому случаю… Слязай, Лёнюшка, гости у нас!
Последние свои слова Гавриловна произнесла каким-то совершенно иным, незнакомым не только Орлову, но
Светлоголовый загорелый Лёнюшка оказался угрюмым, почти сердитым мальчиком лет десяти. Выцветшие густые бровки сдвинуты, губы сжаты, взгляд, налитый обидой, так и расплескивал возмущение.
— Лёнюшка у нас городской. Московской… Каждое лето у меня. Молоком отпаиваю. А война сполучилась, и все по-другому. Василья, сынка мово, майором сделали и на фронт. Верочка пишет: Лёнюшку не отправляйте. Потому что Москву бомбить могут. Пишет: сама к вам приеду. Да чтой-то не приехала. А намеднись Лёнюшка учудил: ранец на спину с сухарями — и в Москву! На лисапеде. Хорошо, не пустили добрые люди…
— «Добрые»! — зыркнул зелеными глазищами Лёнюшка. — Человек к своим пробирается. Из окружения! А его берут и в… спину толкают! «Марш домой!» А мой дом в Москве!.. Гады! — поднял Лёнюшка злые глаза на Орлова, словно тому и предназначалось ругательное слово.
Мальчик сидел аккуратный. В полосатой рубашечке, застегнутой на все пуговицы, в брючках и даже в начищенных ботинках.
— Это он вас ожидал. Вырядился… Как на елку.
— Вы командир? — не разжимая губ, поинтересовался Лёнюшка.
— Допустим… — Орлов невольно потянулся пальцами к вороту гимнастерки.
— Понимаю. Конспирация. Возьмите меня с собой. Ведь вы в Москву пробираетесь?
— Вот ты злишься, Леня, что тебя не пустили. Нехорошими словами тех людей обзываешь. А ведь там стреляют, на шоссе… Убивают. И те, кто тебя не пустил под пули, они добра тебе хотели. Ты об этом не подумал?
— Хотели бы добра… Немцев бы до Москвы не…
— Больно ты прыткий! Сиди уж, не брызгай слюной! — напустилась на внука Гавриловна.
— Война, Леня, это такая сложная, такая страшная игра… У нее свои правила и… бесправье. Большие командиры руководят целыми армиями, фронтами. Иногда они выравнивают линии войск. И такие маленькие городки, как ваш, выпадают из поля зрения. Когда осуществляются большие замыслы, скажем спасение Родины, неизбежны жертвы. И чаще всего это — незаметные солдаты, маленькие селения…
— Знамо дело, лес рубят — щепки летят, — подтвердила Гавриловна.
— Значит, я щепка? — вспыхнул гордый Лёнюшка.
— Ты, Леня, частица огромной, непобедимой силы, которая схватилась в единоборстве с врагами всего нового, революционного на земле. Наша страна,
— Сказки рассказываете… А может, вы шпион?!
И тут Лёнюшка сорвал с гвоздя трофейный «шмайсер» Орлова.
— Успокойся, Леня. Ну какой же я шпион? У шпионов глаза бегают. Совесть не чиста. А ты в мои глаза посмотри. Разве такие шпионы бывают? Шпионы всегда настороже. Всегда разоблачения ждут, боятся. А я, посмотри, разве я чего-нибудь боюсь?
Мальчик судорожно вцепился в автомат. Глаза у Лёнюшки горели. Весь он ощетинился.
Выручила Гавриловна. Сзади, как медведица, наглухо обхватила внука толстыми, тяжелыми руками. Стиснула вместе с автоматом.
Орлов разжал царапающиеся пальцы Лёнюшки, потянул…
— Мое! — закричал Лёнюшка.
И Орлов подумал о том, что с момента, как он вошел в городок, впервые, если не считать трюк, который с ним проделал Воробьев на аэродроме, — впервые к нему было проявлено такое яростное недоверие. И кем! Мальчишкой… Все остальные даже документов не спрашивали. Даже Бархударов. А Лёнюшка, бесенок, чуть не пристрелил. По крайней мере — пытался.
Орлов отделил от автомата рожок магазина, заглянул в него и с запоздалым облегчением обнаружил, что в нем не осталось ни одного патрона. Все они были израсходованы еще там, на спиртзаводе, в перестрелке с диверсантами.
И все же в последний момент, когда Орлов потянул на себя выступ затвора, из щели выбрасывателя, как маленький зеленый лягушонок, выскочил и шлепнулся на пол один-единственный патрон, короткий и толстенький, с тупоносой невзрачной пулькой.
«Значит, мог…» — пронеслось в мозгу. Но рука тут же нащупала замкнутый предохранитель, и вновь отлегло: «Нет, не мог, стало быть…»
— От сатана! Да господи! Человека мог порешить! Да неужто тебе дядю не жалко, звереныш ты окаянный?! А ну, как бы ранил? Ужо я тебя кочергой!
— Рубашку запачкаешь. А стирать мыла нету. «Еканомия», — передразнил Лёнюшка бабку, открыто, без напускной хмури, улыбаясь Гавриловне, а заодно, вскользь, рикошетом, и военному дядьке.
Расслабив объятия, бабушка отпустила внука. Леня подобрал с пола выскочивший патрон, виновато потупившись и не переставая улыбаться, протянул его Орлову.
— Спасибо, — серьезно поблагодарил мальчика Орлов. — Этой вот пулькой… слона можно убить. Если в сердце попасть.
— А… Гитлера? — встрепенулся Лёнюшка.