Свирепый чёрт Лялечка
Шрифт:
— Чик-пок — на замок! — Прокомментировала Чёртовушка свои действия. — Придут завтра за нами, а мы закрылись!
Конечно, спасти это нас никак не могло, но это было единственное, что можно было сделать в данных обстоятельствах.
Бог любви
В полумраке темницы вдруг появилось что-то белое, трепещущее, похожее на большую птицу. От неожиданности я вздрогнул. И, если честно, струхнул. А Лялечка отрешенно уставилась в стену, словно ее ни грамма не заинтересовало такое внезапное появление.
Приглядевшись, я понял, что это вовсе не птица, а маленький человечек с крыльями. Ребенок. Он и сам не меньше моего был удивлен своим появлением.
— О кась, куда это я и как?
— Ты в тюрьме.
— Надо же… — вновь удивился крылатый незнакомец, — и здесь сподобились…
— А ты кто?
— Божок языкастый, тьфу! Языческий. Амуреросом кличут. Слыхал?
— Краем уха.
— Ну, я, это, летаю везде, в людишек стреляю, — он продемонстрировал лук и колчан стрел, — фигурально, конечно. В смысле, не насмерть и не больно, и незаметно. А они после моих попаданий — того. — Распутный ангел неприличным жестом изобразил, чем занимаются люди после его выстрелов. — Детишки еще от этого получаются. Ну, так, в кого стрельбануть? Вообще-то, я всегда без спроса это делаю. Но раз уж вы меня видите, хоть и не должны… Боги что ли? Или ангелы?
— Чёрти. — Буркнула Лялечка.
— Одна фигня. Так будем кого-нибудь поражать всепожирающей страстью или мне улетать? Дел невпроворот…
— А ты сможешь своей стрелой короля местного поразить? — У меня зародилась зыбкая надежда, что влюбленный Злыгад будет не столь злобным и изощренным, и может, просто, без пыток, убьет нас.
— Без проблем. В кого его влюбить? В тебя? — Он направил лук на Чёртовушку.
Лялечка скривилась от отвращения и усердно затрясла головой.
— Тогда в тебя? — Амурерос похабно залыбился. — Я и такое могу. Мужская любовь немного своеобразна, но имеет место быть. По крайней мере, до сих пор ни кто не жаловался.
— Ни в коем разе.
— Как знаешь… Тогда говори, в кого требуется короля влюбить? Хочешь, в первого, кого увидит, или по фотографии?
— Вот это подойдет?
Я достал из кармана забытый и скомканный портрет царевны. То ли Фрюси, то ли Хрюси.
Ангел посмотрел на изображение, хмыкнул:
— Ты, оказывается, еще и юморист. Портретик забрать можно? С возвратом.
— Без вопросов. Хоть без возврата.
— Еще пожелания будут?
— Да, вроде, нет…
— Никак не пойму, как здесь оказался?..
Амурерос растворился в воздухе.
— Объяснишь? — Обратился я к Лялечке.
— А что, чуть что, сразу я? Как что-нибудь произойдет, так Лялечка тут же виновата. Нашел крайнюю. С чего ты взял, что я к этому причастна?
— Давай по честному…
— Ишь, что удумал, фигню какую, по честному… Но раз обещала тебе не брехать… Кто меня тогда за язык тянул? Нечаянно получилось, не хотела я.
— Вот, с этого места, пожалуйста, поподробней.
Лялечка была похожа на пойманную со шпаргалкой старшеклассницу.
— Я же не все прогуливала. Кое-что учила… Хотела вызволить нас из темницы, чтобы мы отсюда — фьють… А получилось, что он сюда, вот… Как, сама не понимаю. Еще разочек попробовать? — Она загорелась энтузиазмом. — Думаю, теперь должно получиться.
— Уверена?
— Ну, не то, чтобы…
— Тогда ни в коем случае! Вдруг, вместо амура появится какой-нибудь демон?
— Не исключено…
— Тем более…
Вновь появился Амурерос. Протянул мне холстину.
— Не вышло?
— Обижаешь. Фирма веников не вяжет. Гарантия — сто процентов. Пока не найдет ее, не успокоится. Сами не надумали?
— Как-нибудь без тебя разберемся.
— Ну, тогда прощевайте… Я полетел. Размножаемость повышать.
Гыгыкнув напоследок, ангел любви исчез.
Автоответчик
Утром лязгнул отпираемый засов, затем с обратной стороны двери раздалось натужное кряхтение и донеслось испуганное перешептывание:
— Почему не открывается?
— Не знаю.
— Не должны темницы запираться изнутри.
— Что будем делать?
— Давай вместе попробуем.
Снова кряхтение, теперь уже удвоенное, глухие удары плечами в кованую поверхность. Бесполезно. В Злыгандии умели строить темницы.
— Что теперь?
— Может за подмогой сбегать?
— А ты знаешь куда нас с тобой определят, если выяснят, что мы не способны даже безоружных пленников из темницы привести?
— Не знаю.
— А я догадываюсь, а, вот, что делать, не знаю…
Лялечка подмигнула мне и на цыпочках подкралась к двери.
— А что всегда делают, когда куда-нибудь приходят, а дверь закрыта? — Задала Чёртовушка наводящий вопрос незадачливым стражникам.
— Гм… Стучат… Но стучат кому-нибудь домой, а не в темницу!
— Жизнь у меня веселая, преступная. «Украл, выпил — в тюрьму». Так, вот, и получается, — Лялечка тяжело вздохнула, — что мой дом — тюрьма.
Из-за двери донеслось совсем тихое и неразборчивое шушуканье. Затем раздался робкий стук.
Лялечка, размышляя, пробормотала:
— Поиграть с ними что ль в ктотамов Печкинских? Нет. Не буду… Придумала. — И уже громко. — Никого нет дома!
— Э, нет, — хитрый голос идиота, сообразившего, что его хотят разыграть, — там есть ты!
— Я не считаюсь. Я для того и придумана, чтобы разговаривать, когда никого нет дома.
— Да, кто ж ты?!
— Я — автоответчик. Японский, между прочим, а не какой-нибудь там малазийский или, того хуже, отечественный.
Снова продолжительный шепот, затем категоричный вердикт:
— Брешешь!
— Это почему же?
— Потому что, если ты этот…, как его?
— Автоответчик.
— Во-во, он самый. Так, вот, тогда ты должна мужиком быть, потому что он — он!
— Правильно, если это «Панасоник» или «Фунай», но я «Соня», так что никаких разногласий.