Свирепый чёрт Лялечка
Шрифт:
— Фу, — облегченно выдохнула Чёртовушка, — осталась самая малость. Сейчас мы с тобой поклянемся страшной пингвинячьей клятвой и все.
— Может, не надо?
— Надо. Или ты, все-таки, пингвин?
— Нет, нет!
— Тогда повторяй…
— …пусть меня растерзают ужасные пингвинячьи Чёрти и кариозные монстры. — Едва слышно закончил клятву Шустрик, сильно надеясь, что уж теперь-то его отпустят на все четыре стороны, и никаких приказаний от всех, здесь присутствующих, выполнять не придется.
Признание
— С
— Да, это я. — Напыжился Шустрик, почувствовав близкое избавление. — Меня все любят. Я великий и добрый страус.
— Вот, видите? Он — страус. А то заладили: почтовый пингвин, почтовый пингвин. Засобирались награждать, почести оказывать и поклоняться! Никакой он не пингвин! А один из страусов, которых все любят.
Шустрик никак не ожидал такого поворота событий. Он растерянно моргал и ничего не понимал. Но все-таки еще раз подтвердил неуверенным голосом:
— Да, я — страус, которого все любят…
— Мы тоже любим…, наверное. Еще ни разу не пробовали. Не доводилось. Но теперь-то оценим его вкусовые качества. Как будем готовить птичку? Сварим или потушим с черносливом и яблоками? Это я не матюкнулась, а насчет кулинарного рецепта.
Физиономия Шустрика исказилась от ужаса.
— Нет!!! Меня нельзя варить! И тушить тоже! Я не страус! Совсем не страус! Я — пингвин!
— Не слушайте его, он брешет. Не хочет быть съеденным. — Лялечка похлопала себя по животу.
— Я почтовый пингвин и могу это доказать!
— Брехня. Причем наглая.
— А вот это ты видела? — Шустрик извлек откуда-то из-под крыла небольшой конверт.
— Что это?
— Письмо к самому Пахану!
Лялечка взяла конверт, повертела его у себя перед глазами.
— Действительно, письмо. Видно, ты и правда пингвин.
— Ага! Убедились?! Теперь верните мне послание и начинайте награждать, оказывать почести и поклоняться!
— Кто-нибудь, покажите ему дулю, а то, боюсь, он моих фигушек не выдержит. Теперь, голубок, (не удивляйся, что я тебя так называю, есть некоторые миры, где гулюшки, кроме того, что гадят в прекрасные прически, тоже, как и ты, письма таскают). Так, вот, голубок, сейчас ты нам расскажешь, как незаметно проникнуть в Паханат.
— Отдайте письмо! Я ничего вам не скажу! — Истерично взвизгнул Шустрик.
— Скажешь, как миленький. Про страшную пингвинячью клятву забыл?
Почтарь и впрямь про нее забыл. Глаза вновь наполнились ужасом.
— Пингвинячьих Чёртей не бывает, и поэтому клятва недействительна. — Промямлил загнанный в угол Шустрик.
— Если бы ты сказал это кому-нибудь другому, может и подействовало бы. Но дело в том, что я сама — Чёрт. Человечий только. И уж кому, как не мне знать, какие Чёрти бывают, а каких нет. Так что спешу тебя разочаровать или обрадовать: пингвинячьи Чёрти бывают. Мало того, бывают и слонячьи, и моржачьи, и свинячьи. Короче, все, которым ты клялся. Когда скучно, я с ними в карты играю. Задолжали они все мне — не меряно. Я им пообещаю треть долга простить, и они все припрутся растерзовывать тебя вместе с пингвинячьими, если ты нарушишь свою страшную клятву.
Шустрик понял, что пропал. Голова сникла, из клюва вырвался отчаянный всхлип.
— Теперь ты будешь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. И не вздумай даже пытаться обмануть. Вон там в кустах, вместе с роялем, у нас припрятан брехливый детектор. Напихаем в тебя проводов, вмиг узнаем всю подноготную. Понял?!
Вряд ли пингвин что-либо уяснил, кроме того, что говорить надо только правду, но тем не менее поспешно заверил:
— Все-все понял!
Он весь трясся от страха. Не мудрено: к страшным пингвинячьим Чёртям и кариозным монстрам, находящимся неведомо где, добавились таинственные детектор и рояль, укрытые за ближайшими кустами.
— Умаялась я с ним. — Пожаловалась Лялечка и протянула мне добытое хитростью письмо. — Отдохну.
Чёртовушка отошла в сторону и прилегла в тенечке. Краем уха я услышал просящий голос Звездюлины:
— Лялечка, а коровячьи Чёрти бывают? Расскажи, а? Я ни кому не проболтаюсь. Могу даже поклясться страшной коровячьей тайной…
— А потом еще и про медвежачьих…
— И про наших, лошадячьих…
— А мои как называются, зайчачьи или зайчуковые?…
Корреспонденция
Читать чужие письма считается верхом неприличия. Но если корреспонденцию переквалифицировать во вражеское донесение, перехваченное у противника благодаря успешной партизанской операции, то непристойный поступок сразу становится, если не героическим, то, по крайней мере само собой разумеющимся. По этому я без всяких угрызений совести сломал печать (оттиск двухрублевой монеты) и развернул послание.
— Теперь мне точно каюк, — совершенно потерянным голосом прошептал пингвин, увидев, как бесцеремонно я поступил с печатью.
Почтарь, наверно, все еще рассчитывал на благополучный исход своего пленения, но став свидетелем кощунственного обращения с оттиском епископского мандата, уразумел, что химерическая надежда на возврат к прежнему растаяла, как дым.
— Ты из-за печати? — Я поспешил успокоить почтаря. — Если будешь себя хорошо вести, верну письму первоначальный вид.
Я продемонстрировал горсть мелочи, чем вызвал новую волну противоречивых чувств, захлестнувшую пингвина. В глазах промелькнули и возродившаяся надежда, и любопытство, и страх. Не забывал курьер и о Чёртовом рояле, притаившемся поблизости. Об этом красноречиво свидетельствовал быстрый взгляд, брошенный на кусты.