Свиток Наафранха

Лисицын Борис

Зимой 1908–1909 годов состоялся наш въезд в роскошный особняк, находящийся в самой шикарной (южной) части города на Беневолент-стрит. К этому времени был отреставрирован прямоугольный фасад трехэтажного здания, увенчанного башенкой. На его крыше можно было разглядеть позолоченную фигуру Афины Паллады с мечом и книгой, имевшую, по-моему, вульгарный вид. Стены музея, сложенные из кирпича, совсем недавно были покрыты новым слоем краски светлого оттенка. Два длинных марша ступеней из красного песчаника, окаймленных чугунными перилами с затейливым узором, вели к широкому крыльцу, над которым нависал балкон с бронзовой баллюстрадой. В него были вплетены цифры и буквы «16 К.М. 82» — должно быть, год постройки здания и инициалы того, кому оно обязано своим существованием.

Несколько ящиков и коробок внушительных размеров под нашим бдительным контролем проследовало

на руках рабочих в нижнюю полуподвальную часть дома, расцененную нами как оптимальное помещение для нашего собрания. Закипела работа по обустройству предметов коллекции, и в скором времени наш зал приобрел радующий мои глаза мрачный облик. Жена Адама Элен относилась к нашей деятельности очень скептически, а ее младшая сестра Мэгги, с которой я познакомился в гостях у супругов Мейнингеров, и вовсе обливала меня волной холодного презрения при каждой встрече. Если она рассчитывала таким образом пробудить к себе интерес, то это был тонкий и грамотный ход, хотя у меня и в мыслях не было пытаться завести с ней отношения. Элен, по моему ироничному выражению, из-за которого мы однажды едва не подрались с Адамом (вообще-то я считаю себя тактичным и воспитанным человеком, но мы тогда слишком бурно отмечали пополнение коллекции новым предметом, и меня потянуло на откровения), еще как-то мирилась с необходимостью делить своего мужа с кучей трупов, но от этой высокомерной особы такого ангельского терпения ожидать не приходилось.

Буквально каждый свободный от педагогических и научных занятий день мы использовали для пополнения набора музейных экспонатов, и нашими заботами коллекция стремительно росла, как количественно, так и качественно. Чего тут только не появилось! Специальные стеллажи покрылись еще не набившими к тому времени оскомину древнеегипетскими мумиями, трупами древних германцев из болот Ютландии, законсервированными торфяным дублением, а также прочими телами, подвергшимися мумификации в результате удачного сочетания внешних и внутренних условий (хорошая вентиляция, резкое прижизненное обезвоживание организма, образование жировоска и так далее). Отдельную нишу занимали останки первобытных людей и всевозможных палеоантропов, находящиеся в разной стадии разрушения. Достойное место было отдано своеобразным предметам воинской славы, жутким регалиям диких племен Азии, Африки, Америки и Океании. Наконец, мы бережно оборудовали различные культовые экспонаты — гробы и гробницы, урны для праха, памятные статуи, надгробные доски, жертвенные алтари и многое, многое другое.

С моей точки зрения, наш зал заметно выделялся на фоне прочих демонстрационных помещений музея, и, к моему радостному удивлению, он пользовался большой популярностью. Постоянно находились спонсоры для новых экспедиций, и за полтора года мы собрали колоссальное количество великолепного материала.

Парадоксально, но со временем эти успехи стали вызывать у меня странное чувство досады и пресыщения. К лету 1910 года я осознал, что мы дошли до той точки, когда качественное развитие музея прекратилось. Конечно, непрестанно прибывали все новые образцы, расширялась география наших исследований, но это уже не вызывало у нас энтузиазма. Исчезли острые ощущения, раньше возникавшие при работе с новыми экземплярами. Мейнингер все реже приходил в музей и менее охотно отправлялся в командировки; видимо, семейная жизнь превратилась для него в основную. И тогда у меня родилась новая идея.

Идея эта была весьма простой и одновременно совершенно гнусной, и заключалась она в том, чтобы раскопать одну старинную могилу в Свен-Пойнте, в которой, по моим сведениям, в 1688 году было закопано тело некоего Роберта Дженкинса, народной молвой считавшегося колдуном. Его труп, согласно слухам, был проткнут осиновым колом, а голова отделена от туловища. Я был уверен, что это именно то, в чем мы нуждаемся в данный момент — то, что придаст новое звучание симфонии нашей коллекции.

Глубокой ночью 13 июля, предварительно не совсем умеренно подбодрив себя изумительным шнапсом, присланным Адаму ганноверскими родственниками, мы прокрались на кладбище, нашли нужную могилу (что было непросто, учитывая ее возраст) и приступили к своему черному делу. Почва после недавнего дождя была очень тяжелой, наши физические силы оставляли желать лучшего, и работа продвигалась медленно. Не успели мы докопаться и до четырех футов, как внезапно вдали послышались чьи-то голоса и лай собак.

В том, что эти собаки очень большие и злые, мы смогли убедиться уже через минуту. Та скорость, которую мы развили, удирая от них, наверняка принесла бы

нам на Олимпиаде золотые медали, хотя в этой ситуации мы боролись за более значимые призы. Я так и не понял, каким образом мы умудрились перемахнуть через двухметровый забор, но этот подвиг спас наши репутации и жизни.

Оставшуюся часть ночи мы провели в моем доме, а потом в течение недели содрогались от страха перед визитом полиции. Никакого визита так и не состоялось, однако очень подробное освещение прессой этого происшествия, кажется, натолкнуло Вейсмана на тревожные подозрения в отношении двух своих подчиненных, отличающихся, так скажем, нетривиальными наклонностями. Но преступное гробокопательство, вроде бы, не вязалось с нашими внешне благопристойными имиджами ученых, поэтому Вейсман не решился довериться своим догадкам, и справедливое возмездие нас не постигло, хотя заведующий стал смотреть на нас (особенно на меня) прохладнее.

Посягательство на могилу, пусть и неудачное, раззадорило меня, тем более, что оно фактически сошло нам с рук. В конце августа мы вознамерились вновь испытать судьбу, на сей раз запланировав влезть в фамильный склеп Натингейлов — одного из самых респектабельных родов в Провиденсе. Мои зловещие информаторы сообщили о том, что два века назад член этого семейства, доктор Элеазар Натингейл, за которым легенда закрепила клеймо чернокнижника и алхимика, проводил опыты с разными химическими веществами для целей мумификации. И будто бы тело своей племяницы, умершей в девичьем возрасте, он и подверг такой операции.

Теперь мы более тщательно подготовились к намеченному мероприятию, изучив схему местности, график работы сторожей и прочие существенные условия. 28 августа мы благополучно проникли в склеп, разыскали труп Софии Натингейл, который действительно представлял собой мумию неплохого качества, и похитили его, поменяв на один из наших банальных экспонатов из Древнего Египта. Благодаря безукоризненной точности (перед выходом мы решили не употреблять алкоголя) все прошло идеально. В минилаборатории, организованной в моем доме, мы проанализировали эту необычную мумию и пришли к выводу, что доктор каким-то образом предвосхитил открытие способа консервации трупов, совсем недавно предложенного талантливым русским профессором Минаковым. Этот способ предусматривает введение при помощи шприца в брюшную, грудную и черепную полости невскрытого тела 2–3 литров смеси формалина и денатурированного спирта. Смесь пропитывает всего мертвеца, убивает гнилостных микробов, останавливает гниение и уплотняет белки, свертывая их. После этого труп высыхает, мумифицируется при комнатной температуре за три месяца и в таком виде хранится долгие годы. Мы были потрясены гением Натингейла и посочувствовали доктору, поскольку за это уникальное открытие он был обречен на всеобщий остракизм.

Подкорректировав внешность Софии Натингейл с тем, чтобы выдать ее за находку в древних мавзолеях Индии, мы выставили мумию в своем зале. Казалось невероятным, чтобы кто-то мог заподозрить здесь неладное. Но иногда случаются поразительные неудачи. Один из представителей рода Натингейлов, девяностолетний сэр Годфри, которого все считали давно выжившим из ума, в середине сентября посетил наш музей и поднял скандал, узнав Софию. В качестве доказательства он даже предъявил ее пылившейся где-то на чердаке резиденции Натингейлов портрет. К счастью, качество портрета не позволяло рассмотреть на нем особенности черт лица, и родственники сэра Годфри не восприняли его болтовню всерьез, но проклятый старик продолжал бушевать и требовал провести ревизию в семейном склепе. Поскольку ни у кого из других Натингейлов такого желания не было, дело затянулось. Однако мистер Вейсман отнесся к словам сэра Годфри с излишним вниманием и стал настаивать на том, чтобы мы показали ему все отчеты и документы, из которых можно было бы понять, откуда взялась мумия.

В первый раз за время нашей дружбы и совместной, если можно так выразиться, работы Адам Мейнингер проявил достойную сожаления слабость. К моему ужасу, он все рассказал своей жене (да, чуяло мое сердце, этого следовало ожидать от его брака). Элен обещала помочь решить проблему с ее отцом, но потребовала от нас незамедлительно избавиться от трупа Софии и прекратить нелегальную деятельность. С первым условием я еще как-то мог смириться, но со вторым… На это я никак не мог согласиться.

Впрочем, не было выполнено и первого. После разговора с Мейнингерами я уехал в наш музей и остался там допоздна. До полуночи я работал с новыми материалами, которые прибывали почти каждый день, а затем, перед уходом, решил напоследок посмотреть на тело Софии Натингейл.