Свиток Наафранха
Шрифт:
Почему-то мне захотелось выключить электрическое освещение и полюбоваться на нее в лунном сиянии, делавшем обстановку в демонстрационном зале удивительно ирреальной и романтичной. Я сказал «полюбоваться»? Да, сам не знаю, отчего мне пришел в голову этот глагол. Было ли что-то эротичное в том, как я изучал взглядом ее тонкий, потрясающе выразительный, как это может быть лишь у мертвеца, лик, ее прекрасно сохранившуюся нежную кожу, превосходные линии ее стройного тела, столь гармонично облаченного мною в наряд индийской принцессы (украденный мною при посещении Сиккима)? И только ли взглядом я изучал ее? Могу поклясться, что в ее навсегда застывших глазах было какое-то притяжение. Я не мог и не хотел ему сопротивляться.
Короче говоря, я твердо решил оставить этот экспонат, чего бы мне это
Итак, роковых последствий удалось избежать, однако результатами этой дурацкой истории стало то, что, во-первых, в глазах Вейсмана мое реноме опустилось очень низко — что меня не особо огорчило, а, во-вторых, мне было категорически запрещено приходить в гости к Мейнингерам и Вейсманам. И я лишился возможности видеться с очаровательной юной Мэгги, что меня почему-то задело. А еще Вейсман обязал меня вести огромное число занятий со студентами, и мне не удалось поехать с Мейнингером в экспедицию в Саис, на которую я возлагал много надежд. Мне оставалось только благословить Адама и навалиться на педагогическую работу, которая не вызывала у меня особого рвения.
Во время экспедиции мой друг писал довольно редко, что, видимо, было связано с большой занятостью, а также с его намерением сделать мне сюрприз. Я был в курсе того, что несколько месяцев назад германские коллеги обнаружили в одной из древних гробниц Нубии любопытный раритет — свиток из папируса очень необычного свойства (были даже предположения, что это вовсе не папирус, а другое, пока неизвестное вещество). Местные жители испытывали огромный страх перед этим артефактом. Свиток был испещрен древнеегипетскими иероглифами, однако переведенный текст казался верхом нелепости и бессмысленности. Стало ясно, что без толковника интерпретировать эти надписи не удастся. Интересно, что такие же свитки попадались и раньше в разных районах Египта, Ливии и Палестины. И все усилия понять значение странного текста были тщетными. Но Мейнингеру, присоединившемуся к соотечественникам в конце сентября, несказанно повезло. Почти случайно он, наконец, нашел ключ к загадочному свитку.
Уникальность и ценность его находки невозможно преувеличить. Персидский философ Ширхан Лоди, живший в XIV веке в Исфагане, не только перевел данный текст, но и каким-то образом догадался о его зашифрованном значении, составив комментарий, который Мейнингер обнаружил в одном из коридоров катакомб Саиса. В соответствии со сведениями, полученными из комментария к «Свитку Наафранха» — именно так назывался этот текст — Адам со своей экспедицией перебрался в ливийскую пустыню около границы с Египтом для ведения новых раскопок. Он был очень скуп на сообщения, но из газет я узнал о странном инциденте, случившемся 28 ноября. Статья цитировала слова турецкого чиновника из Восточной Киренаики, согласно которым в этот день вся округа радиусом в десятки миль увидела лиловую молнию циклопической длины, бившую, как показалось очевидцам, от земли. Многие местные жители подумали, что уже началась война с Италией, и стали готовиться к эвакуации. Вскоре, однако, власти узнали от смертельно перепуганных арабов, работавших на немецких археологов, что источник загадочной молнии находился в лагере научной экспедиции. Мейнингер дал турецким солдатам возможность убедиться в том, что среди членов археологической группы все живы, но не предоставил вразумительных объяснений этому происшествию, произведя также всеобщее недоумение своим чрезвычайно бледным, изможденным видом.
Через неделю мне пришло письмо из Тобрука, в котором Адам уведомлял об окончании своих работ и скором возвращении. К Рождеству он уже приехал в Провиденс, и радость его жены была столь велика, что она даже сняла табу на мои визиты, поэтому праздник я отмечал вместе
Рождественская вечеринка уже подходила к концу, когда, не выдержав, я намекнул Адаму о том, что пора бы ему раскрыть карты. Но он, к моему недоумению, категорически отказался пойти в музей, сославшись на усталость. Меня это несколько обидело, но я не стал настаивать. Адам нарочито сменил тему разговора, и вскоре хозяйка и гости (кроме меня, конечно) позабыли про музей.
Веселье затянулось глубоко за полночь, потом я провожал мистера и миссис Вейсман и мисс Мэгги до их дома на Джордж-стрит, что на юге Провиденса, а к себе на Рошамбо-авеню (в северной части города) вернулся уже часа в четыре. Я ощущал приятное возбуждение от беседы с Мэгги, который протекал в неожиданно весьма любезной атмосфере, и сокровища подвала музея меня уже почти не волновали.
Только я разделся и лег спать, как зазвонил телефон. Проклиная кретина, додумавшегося звонить в такое время, я снял трубку и услышал приглушенный голос Мейнингера:
— Элен уже спит, и я готов идти в музей. Я кое-что покажу тебе. Встречаемся у музея через сорок минут. — И он прекратил связь.
Лишь минута потребовалась мне для того, чтобы привести себя в порядок, и я едва ли не кубарем скатился по лестнице на улицу. Обычно расстояние до музея я преодолевал за час с лишним, но сейчас даже сорока минут оказалось достаточно. Когда я появился у входа в музей, Адам уже стоял там и ежился от холода и, как мне показалось, какого-то беспокойства. Обмениваясь короткими фразами, мы миновали охранников и спустились вниз. Мейнингер открыл служебную комнату, которую мы использовали для складирования новых экспонатов, и включил свет. Затем он уселся на стул и в своей традиционной степенной манере принялся разсказывать мне о том, что же произошло во время раскопок, а также демонстрировал фотографии и рисунки, сопровождая их подробными комментариями.
— Руководствуясь расшифрованным Ширханом Лоди свитком, мы довольно быстро отыскали в ливийской пустыне очень загадочное место. Внешне оно выглядело непримечательно — кусок скалы, торчащий из песка в окаймлении россыпи мелких камней. Если бы не пояснение Лоди, вряд ли кто-то когда-нибудь заинтересовался этой глыбой. Но перс уделил ей столько внимания, что я просто не смог бы пройти мимо. Мои коллеги — немецкие археологи — смотрели на меня, как на безумца, когда я затеял работы по откапыванию заурядной скалы. Но после того, как мы углубились на пятьдесят футов, что было, вообще-то, немалым достижением, учитывая леность арабов и тяжелые погодные условия, никто бы не осмелился назвать меня сумасшедшим. Ибо к этому моменту стало ясно, что на поверхности находилась всего лишь вершина — вершина сооружения грандиозного и фантасмагорического.
Выяснилось, что на глубине примерно шестидесяти футов скала заканчивается, а ее подножие вымощено массивными базальтовыми блоками, в одном из которых виднелось прорубленное отверстие. От него вниз вели широкие выщербленные ступени. С максимальной предосторожностью я и еще двое немцев проникли внутрь и долго брели по сложенному из гигантских плит коридору высотой футов двадцать, который полого шел вниз.
Длина коридора по моей грубой оценке составляла не меньше ста ярдов, а обрывался он большим залом с несколькими толстыми колоннами. Весь пол был усеян обломками костей. Честно признаюсь тебе, ступать по этому полу было мучительно. Я не представляю, сколько их там находилось — тысячи… Кости пребывали в страшном беспорядке, большинство из них было очень сильно измельчено, порою буквально растерто в порошок. Очень многие кости несли на себе следы огня, попадались и такие, которые как будто бы подверглись воздействию кислоты или какой-то другой исключительно агрессивной субстанции. На некоторых были отметины зубов — человеческих и… других, чью принадлежность я не смог определить. Мы обнаружили также кремниевые наконечники и другие элементы примитивного оружия. Результатом какого события, какого ритуала или культа могла стать эта кошмарная картина?