Свиток желаний
Шрифт:
– Но ведь…
– Не перебивай! Любовь размывает абсолютное зло. Подтачивает основы. Делает стража дряблым и половинчатым. Открывает форточку для добра, которое так и ищет щель, чтобы просочиться. Ведь если ты любишь – действительно любишь, а не просто вожделеешь и пользуешься, – без этого добра не обойтись! Сразу припрутся и самопожертвование, и умиление, и много всякой смежной дряни. В результате из разящего меча мрака ты превращаешься просто в ржавую железку, которая сломается в первой же битве.
Скрюченные пальцы Арея дважды царапнули стол. Голос, однако, остался все тем же: мерным, холодным.
– И еще пара уточнений. Если страж мрака полюбит ведьму с Лысой Горы или женщину-стража (а у нас – ты через год-другой это поймешь! – встречаются чертовски привлекательные особы), это полбеды. На это посмотрят сквозь пальцы. Скорее всего ваша любовь станет заурядной страстью,
– Значит, любить смертных с эйдосами нельзя. Почему? – не понял Мефодий.
– Потому что в неопределившемся эйдосе есть свет. Даже в самом скверном, самом захватанном мелкими, гадкими деяниями эйдосе он живет! Теплится до последнего, как свеча, да поглотит Тартар ее огонь! – отрезал Арей. – И второе, основное: страж мрака не имеет права полюбить стража света. За это наказание бывает самым суровым. Тебя лишают сущности, оставляют только боль и страх… Но тебе этого лучше не знать. Трижды глуп тот, кто спешит избавиться от детских и юношеских иллюзий. Под ними обычно оказывается гниющее мясо. Послушное, трепещущее, такое, как это!.. Сейчас ты поймешь, как это бывает! Эй ты, ступай!
Повинуясь жуткому взгляду Арея, наполовину обглоданная индейка, помогая себе крыльями, царапая столешницу костью уцелевшей ноги, поползла к краю стола, оставляя на полировке жирные подтеки подливки. Это было тяжелое и неприятное зрелище. В последний раз оттолкнувшись, индейка тяжело свалилась вниз.
– Ты видел? Это мясо потеряло все, что могло. У него нет будущего, нет прошлого, нет вечности, оно наполовину обглодано и все равно боится. Вот что такое страх. Его суть, его корни, его законы, – кривясь, сказал Арей и замолчал.
– Так что у вас вышло с Яраатом? – напомнил Мефодий.
Арей посмотрел на пыльное треснувшее стекло, выходившее на затянутые сеткой леса. Заняв новую резиденцию на Дмитровке, 13, мечник мрака так и не потрудился навести в своем кабинете хотя бы подобие порядка. И это несмотря на то, что ему достаточно было для этого лишь щелчка пальцев. Но вот не сложилось как-то.
– История простая. Я полюбил смертную и, нарушив все правила, сохранил ей эйдос. У нас родилась дочь. Тоже с эйдосом, ярким и прекрасным, – у меня, у стража мрака, который до того втягивал чужие эйдосы, как черная дыра! Поверь, любой, кто знает магию, скажет тебе: ребенок у стража мрака – это величайшее чудо. Мы по природе своей пусты и бесплодны. Я прятал мою жену и дочь довольно долго. Прятал от всех, очень изощренно, с большим воображением. Канцелярия мрака ничего не знала. Но затем один из комиссионеров пронюхал и донес, прежде чем я успел размазать его пластилиновые мозги по ближайшей стене. Эти мерзкие комиссионеры везде. Их мириады в этом провинившемся мире. Нас стали преследовать. Положение наше стало крайне сложным. Нас искали, устроили настоящую облаву. А облава мрака – это кое-что да значит! Сам я спрятался бы тысячи раз, хоть на столетие, но спрятать двух смертных – женщину и ребенка – чудовищно трудно! Особенно когда на поиски брошены сонмы духов. И вот настал момент, когда нас загнали в угол…
Рука Арея так впилась в рукоять кинжала, что костяшки пальцев побелели. Улита слушала, почти не дыша, хотя, вероятно, эта история уже была ей известна. Мефодий заметил, что горбун Лигул слинял с портрета и в полной панике сопел где-то за рамой, не имея возможности удрать с холста.
«Похоже, он тоже знает, что было дальше», – подумал Мефодий.
– Мы прятались на чердаке бесхозной лачуги в одном городишке. Была поздняя осень. Ребенок плакал и кашлял. Он был простужен. Накануне мы попали под дождь, когда пробирались болотом. Магию использовать я не мог: нас бы сразу обнаружили. Преследователи были уже повсюду. Пока что духи и комиссионеры, но я знал, что, как только этим удастся что-то разнюхать, здесь появятся и стражи. И тогда я решил, что самым разумным будет отвлечь погоню, увести ее за собой. Один я оторвусь от погони, расправлюсь со всеми, кто встанет на пути, и вернусь. Но бросить их вдвоем я не решился. Нужен был кто-то владеющий магией, кто бы прикрыл их в мое отсутствие. Не позволил бы ни одному комиссионеру сунуть свой мягкий нос в наше убежище. И я вызвал
– Яраата?
– Да, его, – сквозь сцепленные зубы процедил Арей. – Яраат был вне закона. Вор, похититель артефактов. Его искали и свет, и тьма. Но мне он был симпатичен. Я не раз покрывал его и думал, что могу рассчитывать на ответную услугу.
– И он пришел?
– Да. Яраат тотчас явился, стоило мне начертать первую же руну тайного вызова. Он был мил, весел, романтичен, шутил. В грязной лачуге, с крыши которой текла грязная вода, а во все щели дуло, он казался ангелом. Закутал мою дочь в плащ, жене сказал что-то ободряющее… Я поверил ему, попросил Яраата остаться с ними и ушел со спокойной душой, взяв с собой лишь меч без ножен. Я держал его в опущенной руке и шел по центральной улице. На окраине я попался на глаза комиссионерам. Одного зарубил, остальные, разумеется, слиняли и позвали стражей. Они телепортировали в ту же минуту. Их было около двадцати. Этого я и добивался. Я долго водил погоню за собой по болотам, отсекая головы и дархи самым ретивым, тем, что бросались на меня, как собаки на волка. Таких оказалось на удивление мало. Большинство же, и крошка Лигул в их числе… – Арей бросил яростный взгляд на пустой портрет, – предпочло не соваться и пускало вперед других. Наконец они оставили меня в покое и убрались, грозя припомнить все это позже. Я понял, что победил. Когда собака лает – она уже не кинется. И вот спустя два дня я вернулся в тот же городок, в тот же двор. Поднялся на чердак по тем же скрипучим ступенькам и не нашел там никого.
Арей засопел. Со шрамом, рассекавшим его лицо, произошло странное превращение. Одна его часть побелела, другая – стала багровой.
– Яраат выдал их мраку? Да? – спросил Мефодий.
Улита предостерегающе толкнула Буслаева ногой. Наверно, это был не тот вопрос, который стоило задавать. Однако слова уже прозвучали.
Арей ответил. Так медленно, словно вычерчивал слова на стене, окуная палец в кровь.
– Нет! Это было бы скучно. Яраат придумал кое-что другое. Он приставил нож к горлу моей девочки и заставил жену произнести слова отречения. Какая же мать не отдаст свой эйдос за своего ребенка? Затем он забрал эйдос и у девочки. Мой добрый ребенок, разумеется, хотел спасти маму и тоже произнес формулу, как умел. Оба эйдоса Яраат сложил в свой дарх. А затем сбросил мою жену и дочь в высохший колодец во дворе. Видно, они были живы, потому что он еще добил их камнями. Сбросил вниз десяток больших плит. Это я понял, когда спустился вниз, в колодец…
Арей замолчал. Молчали и Мефодий с Улитой. В кабинете сделалось так тихо, что стало слышно, как пугливо дышит горбун Лигул за рамой парадного портрета. Пару раз он осторожно выглядывал и пытался вывесить белый платок – знак капитуляции.
Арей заходил по кабинету. Оставаться на месте он явно уже не мог. Голос прыгал, как кардиограмма.
– Я долго искал Яраата, но все было бесполезно. Он умело скрывался. У оборотней это врожденный дар. Здесь же магические силы были усилены: ни мрак, ни свет не могли обнаружить, где он прячется. Что тут говорить обо мне? Яраат же делал вылазки и похищал все новые артефакты, которые помогали ему оставаться безнаказанным. Он потерял силы и был схвачен совсем недавно, лишь когда в мир пришел ты – Мефодий Буслаев. Ребенок, младенец, сделал то, чего не смог сделать я… Тогда же я был сам не свой. Внутри у меня образовалась черная дыра, которую я ничем не мог заполнить. Именно тогда я сблизился с Мамзелькиной. У меня и у Аиды оказалось много общего: пустота внутри и медовуха. Мрак забеспокоился. Про меня говорили: он слишком зол для зла. Зло надо творить с холодной головой, а этот… Комиссионеры избегали приносить мне приказы. Суккубы дрожали как осиновые листья, если им случайно приходилось оказываться рядом. Один из них как-то попытался превратиться в мою дочь и очень пожалел об этом… Через какое-то время – через пять ли лет, через пятьдесят, не помню – я был арестован за дуэль с Хоорсом и отправлен в ссылку. На маяк в холодном океане. Я не сопротивлялся. Мне было все равно…
Арей шагнул к Мефодию. Наклонился. Его страшное изрубленное лицо нависло над ним.
– Что еще ты желаешь знать про Яраата? Утолил ли я твое любопытство? – спросил он отрывисто и сипло.
Мефодию стало жутко. Он ощутил, что Арей, подогретый воспоминаниями, способен сейчас зарубить его. Ненависть к Яраату кипела в нем, как лава – вот только Яраата-то рядом не было.
– Ничего. Я… я все узнал, – поспешно сказал Мефодий, не отводя взгляд, хотя ему ужасно хотелось это сделать. Он знал, что отводить теперь глаза опасно. Как опасно и смотреть Арею в зрачки. Поэтому смотрел чуть выше, на брови.