Свобода или смерть

Филатов Леонид Алексеевич

1987

Михайловское

Поэты браконьерствуют в Михайловском, Капканы расставляют и силки, Чтоб изловить нехитрой той механикой Витающие в воздухе стихи. Но где ж они, бациллы вдохновенья, Неужто не осталось ничего? Пошарьте-ка в чернильнице у гения Да загляните в шлепанцы его!.. Ищите же, спешите же, усердствуйте, Дышите глубже, жители столиц, Затем, чтоб каплю пушкинской эссенции В своих разбойных легких растворить! А впрочем, разглядим их в новом качестве, Оставив обличительный трезвон: Ей-богу, в их как будто бы чудачестве Есть свой — весьма трагический — резон! Всю жизнь они потели от усердия, Хватая друг у друга черпаки, А вот теперь им хочется бессмертия, Щепотку ирреальной чепухи!.. Назначенные временно великими, Они в душе измученной таят Тоску по сверхтаинственной религии, Религии по имени т а л а н т. И хоть они публично почитаемы За их, как говорится, трудодни, — Они никем на свете не читаемы, За исключеньем собственной родни. И хоть у них, певцов родной истории, Сияет финский кафель в нужниках, — Им сроду не собрать аудитории В родном дворе, не то что в Лужниках. И хоть начальство выдало по смете им От общих благ изрядную щепоть, — Им вскоре стало ясно, что бессмертием Заведует

не Суслов, а Господь!.. Кто в этом виноват — судьба ли грешница, Начальство ли иль собственный нефарт, — Но им теперь во сне такое грезится — В былое время хлопнул бы инфаркт: Что все они в джинсовом ходят рубище, И каждый весел, тощ и бородат, Что их стихи — отважные до грубости — Печатает один лишь самиздат, Что нет у них призов и благодарностей, Тем более — чинов и орденов, И что они — не мафия бездарностей, А каждый — одарен и одинок! Поэты браконьерствуют в Михайловском — И да простит лесничий им грехи!.. А в небесах неслышно усмехаются Летучие и быстрые стихи!.. Они свистят над сонными опушками, Далекие от суетной муры, Когда-то окольцованные Пушкиным, Не пойманные нами с той поры!..

1988

Кюхельбекер

Ему какой уж месяц нет письма, А он меж тем не ленится и пишет. Что сообщить?.. Здоровьем он не пышет, И это огорчительно весьма. Он занемог и кашлял целый год, Хвала его тобольской дульцинее: Он мог бы захворать еще сильнее, Когда б не своевременный уход. Но что он о себе да о себе, Унылый пимен собственных болезней! Куда важней спросить — да и полезней! — Что слышно у собратьев по судьбе? Как друг наш N.? Прощен ли за стихи?.. Он числился у нас в дантонах с детства!.. (N. поступил на службу в министерство, Публично осудив свои грехи.) Как буйный R.? Все так же рвется в бой?.. О, этого не сломит наказанье! (R. служит губернатором в Казани, Вполне довольный жизнью и собой.) А как там К.? Все ходит под мечом?.. Мне помнится, он был на поселенье!.. (К. взят на службу в Третье отделенье Простым филером, то бишь стукачом.) Как вам не позавидовать, друзья, Вы пестуете новую идею. Тиран приговорен. Ужо злодею! Зачеркнуто. Про то писать нельзя. Однако же ему не по себе. В нем тоже, братцы, кровь, а не водица. Он тоже мог бы чем-то пригодиться, Коль скоро речь заходит о борьбе! Таких, как он, в России не мильен, И что же в том, что он немного болен? В капризах тела — точно, он не волен, Но дух его по-прежнему силен. Он пишет им, не чуя между тем, Что век устал болтать на эту тему. Нет добровольцев бить башкой о стену, Чтоб лишний раз проверить крепость стен. Все счастливы, что кончилась гроза!.. …А он, забытый всеми, ждет ответа, Тараща в ночь отвыкшие от света Безумные навыкате глаза…

1988

Воспоминание о Пушкине

Песня няньки

Видишь, в небе над трубой Светит месяц голубой?.. Экой ты неугомонный, Наказанье мне с тобой!.. Я колоду разложу, Посужу да поряжу, Ты поспи, а я покамест На тебя поворожу… Увезут тебя, птенца, От родимого крыльца!.. Слышу оханье кибитки, Слышу всхлипы бубенца… Будут злоба и хула Омрачать твои дела!.. Слышу палки и каменья, Слышу хрупанье стекла… Сорока неполных лет Ты покинешь белый свет!.. Слышу скрип чужих полозьев, Слышу подлый пистолет… Ну и страх от бабьих врак: Где ни кинь — повсюду мрак!.. Может, врет дурная карта, Может, будет все не так… Видишь, в небе над трубой Дремлет месяц голубой?.. Ну-ко спи, а то маманя Заругает нас с тобой!..

Пущин едет к Пушкину

Как от бешеной погони, Как от лютого врага — Мчатся взмыленные кони Прямо к черту на рога!.. Мчатся кони что есть силы Вдоль селений и столиц — Нет шлагбаума в России, Чтобы их остановить!.. Скоро ветер станет тише И спадет ночная мгла, И вдали забрезжат крыши Долгожданного села… Выйдет Пушкин, тощ и молод, На скрипучее крыльцо, Опрокинет в синий холод Сумасшедшее лицо… Что за гость — почует сердцем И затеет звонкий гам, И рванет к нему, как сеттер, По нетронутым снегам!.. И в глуши далекой ссылки Беспечально и легко Вдруг засветятся бутылки Петербургского клико!.. Но покамест цель далече, Холод лют и ветер крут, И приблизить время встречи Может только резвый кнут… Мчатся кони в чистом поле, Мрак и вьюга — все не в счет!.. Эй, ямщик, заснул ты, что ли, — Пошевеливайся, черт!..

Разговор на балу

— Неужто этот ловелас Так сильно действует на вас, Святая простота? — О да, мой друг, о да!.. Но он же циник и позер, Он навлечет на вас позор И сгинет без следа!.. — О да, мой друг, о да!.. — И, зная это, вы б смогли Пойти за ним на край земли, Неведомо куда?.. — О да, мой друг, о да!.. — Но я же молод и умен, Имею чистыми мильен И нравом хоть куда!.. — О да, мой друг, о да!.. — И все же мне в который раз Придется выслушать отказ, Сгорая от стыда?.. — О да, мой друг, о да!.. — Ну что ж, посмотрим, кто есть кто, Годков примерно через сто, Кто прах, а кто звезда!.. — О да, мой друг, о да!.. — Боюсь, что дурочки — и те В своей душевной простоте Не смогут вас понять!.. — Как знать, мой друг, как знать!..

Подмётное письмо

Ах, видать, недобрыми ветрами К нашему порогу принесло Это семя, полное отравы, Это распроклятое письмо!.. До чего ж молва у нас коварна, Очернит любого за пятак!.. Ангел мой, Наталья Николавна, Ну скажи, что все это не так!.. Ах, видать, недобрыми ветрами К нашему порогу принесло Это семя, полное отравы, Это богомерзкое письмо!.. Кто-то позлословил — ну и ладно, Мнение толпы для нас пустяк!.. Ангел мой, Наталья Николавна, Ну скажи, что все это не так!.. Ах, видать, недобрыми ветрами К нашему порогу принесло Это семя, полное отравы, Это окаянное письмо!.. Голова гудит, как наковальня, Не дает забыться и уснуть!.. Ангел мой, Наталья Николавна, Не молчи, скажи хоть что-нибудь!.

Дуэль

Итак,

оглашены Условия дуэли, И приговор судьбы Вершится без помех… А Пушкин — точно он Забыл о страшном деле — Рассеянно молчит И щурится на снег… Куда ж они глядят, Те жалкие разини, Кому — по их словам — Он был дороже всех, — Пока он тут стоит, Один во всей России, Рассеянно молчит И щурится на снег… Мучительнее нет На свете наказанья, Чем видеть эту смерть Как боль свою и грех… Он и теперь стоит У нас перед глазами, Рассеянно молчит И щурится на снег… Пока еще он жив, Пока еще он дышит — Окликните его, Пусть даже через век!.. Но будто за стеклом — Он окликов не слышит, Рассеянно молчит И щурится на снег…

Дантес

Он был красив как сто чертей, Имел любовниц всех мастей, Любил животных и детей И был со всеми мил… Да полно, так ли уж права Была жестокая молва, Швырнув во след ему слова: «Он Пушкина убил!» Он навсегда покинул свет, И табаком засыпал след, И даже плащ сменил на плед, Чтоб мир о нем забыл… Но где б он ни был — тут и там При нем стихал ребячий гам И дети спрашивали: «Мам, Он Пушкина убил?» Как говорится, все течет, Любая память есть почет, И потому — на кой нам черт Гадать, каким он был?.. Да нам плевать, каким он был, Какую музыку любил, Какого сорта кофий пил, — Он Пушкина убил!

1977

Баллада о труде, или Памяти графомана

Скончался скромный человек Без имени и отчества, Клиент прилежнейший аптек И рыцарь стихотворчества. Он от своих булыжных строк Желал добиться легкости. Была бы смерть задаче впрок — И он бы тут же лег костьми. Хоть для камней имел Сизиф Здоровье не железное. Он все ж мечтал сложить из них. Большое и полезное. Он шел на бой, он шел на риск, Он — с животом надорванным — Не предъявлял народу иск, Что не отмечен орденом. Он свято веровал в добро И вряд ли бредил славою, Когда пудовое перо Водил рукою слабою. Он все редакции в Москве Стихами отоваривал, Он приносил стихи в мешке И с грохотом вываливал. Валялись рифмы по столам, Но с примесью гарнирною — С гранитной пылью пополам И с крошкою гранитною. В тот день, когда его мослы Отправили на кладбище, Все редколлегии Москвы Ходили, лбы разгладивши. Но труд — хоть был он и не впрок! Видать, нуждался в отзвуке — И пять его легчайших строк Витать остались в воздухе… Поэт был нищ и безымян И жил, как пес на паперти, Но пять пылинок, пять семян Оставил в нашей памяти. Пусть вентилятор месит пыль, Пусть трет ее о лопасти — Была мечта, а стала быль: Поэт добился легкости! Истерты в прах сто тысяч тонн Отменного булыжника. Но век услышал слабый стон Бесславного подвижника. Почил великий аноним, Трудившийся до одури… …Снимите шляпы перед ним, Талантливые лодыри!..

1988

Из Аннаберды Агабаева

Мечети Каира

Я стер ботинки чуть ли не до дыр, Знакомясь с заповедниками мира. Есть города почтеннее Каира, Но мне хотелось именно в Каир. Ревниво сознавая мой престиж, Друзья меня заранее корили: «Мечети — вот что главное в Каире! Забудешь… не успеешь… проглядишь…» Не думая о сроках и делах, Я размышлял о том, как на рассвете Увижу знаменитые мечети В надвинутых на брови куполах. Судьба меня и впрямь не подвела. Я чувствовал себя в ночном Каире, Как вор в давно изученной квартире, Я знал, где город прячет купола. Вчерашняя ребяческая блажь Сегодня обернулась делом чести. И вот передо мной взошли мечети, Неясные, как утренний мираж. Они стояли в несколько рядов — Точь-в-точь отряд дозора на развилке. А как, должно быть, взмокли их затылки Под шлемами тяжелых куполов!.. Окрестный воздух горек был и сух, В нем пыль былых веков еще витала, И возгласы умершего металла Нет-нет да вдруг покалывали слух. Я отдал дань минувшим временам. Потрогал пыль. Взгрустнул о средней школе… Но мой унылый взгляд помимо воли Уже давно косил по сторонам. Меж тем над переулком плыл рассвет, И я, дыханьем города овеян, Внимал возне разбуженных кофеен И слушал аппетитный хруст газет. Каир — как антикварный магазин, Он удивлял меня ежеминутно. Здесь было все. Чадра и мини-юбка. Стекло и глина. Мускус и бензин. Здесь двигались верблюды и авто В одной и той же уличной орбите. Здесь бронзовые серьги Нефертити Соперничали с клипсами Бардо. Здесь дервиши в засаленном белье, Желая разгадать «гримасы жизни», Опасливо натягивали джинсы В примерочных кабинах ателье. Здесь вечером и утром — до зари — Озябший тенор сонного имама Тревожил мир из звездного тумана, Как позывные спутника Земли. И дальними огнями осиян, Взрывая тьму, разгневан и напорист, Как джиннами набитый скорый поезд, Здесь грохотал незримый Асуан. Каир! О, передать ли мой восторг От этого потока — нет, потопа! — Где сыпала жаргонами Европа И грамотно витийствовал Восток!.. Зажав «путеводитель» в рукаве, Я плыл, влекомый уличной волною, Покамест не возник передо мною Прохладный грот случайного кафе. Гостеприимный тот полуподвал Располагал клиентами в излишке, Но сладкую минуту передышки Он мне великодушно даровал. Я вспомнил благодатнейшую тишь Измученных авралами редакций, Глаза друзей и их упрек ребячий: «Забудешь… не успеешь, проглядишь!..» Друзья мои, скажите, как мне быть? Я перед вами до сих пор в ответе. Я повидал все лучшие мечети И все-таки посмел о них забыть. У древних был вполне пристойный мир, Но лучше мы оставим их в покое. Я покажу вам кое-что другое, Я вам открою нынешний Каир. Дай срок — я перед вами разложу С полдюжины своих карманных книжек, Пером же незакованный излишек Я — так и быть! — вам устно доскажу. И если слов моих порвется нить, Натянутая в спешке до отказа, То я себе — для связности рассказа — Позволю кое-что присочинить. Ну можно ль быть педантом до конца, Описывая прелести Каира? О, этот город с обликом факира, Душой поэта, хваткой кузнеца! Забывшись, вдохновенный ротозей, Я сам поддался смачному рассказу, И потому, наверное, не сразу Замечу маету в глазах друзей. И кто-то из писательской родни — Поэты непосредственны, как дети! — Вдруг спросит: «Ну а были ли мечети?» …Ах да, мечети!.. Были и они.