Свобода или смерть

Филатов Леонид Алексеевич

1969

Однажды утром

Белым-бело! — И в этом белом гимне Явилась нам, болезненно остра, Необходимость тут же стать другими, Уже совсем не теми, что вчера. Как будто Бог, устав от наших каверз, От ссор и дрязг, от жалоб и нытья, Возвел отныне снег, крахмал и кафель В разряд святых условий бытия. И вдруг шаги и разговоры стихли, И тишина везде вошла в закон Как результат большой воскресной стирки Одежд, религий, судеб и знамен.

1969

Бизоны

В степях Аризоны В горячей ночи Гремят карабины И свищут бичи. Большая охота. Большая беда. Несутся на запад Бизоньи стада. Их гнали, их били, Их мучили всласть — Но ненависть к людям Им не привилась. Пусть спины их в мыле И ноги в крови — Глаза их

все так же Темны от любви. Брезгливо зрачками Кося из-под век, Их предал лукавый Изменчивый век. Они же простили Его, подлеца, Как умные дети — Дурного отца. Какое же нужно Испробовать зло, Чтоб их отрезвило, Чтоб их проняло, Чтоб поняли черти У смертной черты, Что веку неловко От их доброты!..

1969

Последняя песенка старого дуэлянта

Бонжур, месье! Ну вот я вышел, Покинув праздничный обед. В одной руке — кулечек вишен, В другой — нескромный пистолет. А день прекрасен и торжествен, И нам стреляться — неужель? Прошу прощения у женщин За эту глупую дуэль. Друзья не крикнут мне: куда ты? Они суровы и честны. И нервно стынут секунданты, И громко тикают часы. И жизнь моя уже конкретна Для пистолетного огня, И санитарная карета За поворотом ждет меня. И вскоре медики измерят Мое холодное чело, И жизнь тихонько мне изменит — Но не изменит ничего. Когда б вернул мне жизнь Всевышний И вновь вручил мне пистолет, — Я б точно так же лопал вишни И целил — просто в белый свет!..

1969

Провинциалка

…А здесь ни наводненья, ни пожара, И так же безмятежна синева, И под конюшни отдана хибара С заносчивым названьем «Синема». О милый городок счастливых нищих, Здесь жизнь всегда беспечна и легка! И вдруг — печаль в распахнутых глазищах Молоденькой жены зеленщика… За кем бегут мальчишки и собаки, Куда они спешат в такую рань? — Столичный клоун в белом шапокляке Опять приехал в вашу глухомань! Не ты ль его когда-то целовала — С ума сойти! — и, кажется, при всех! Должно быть, не одна провинциалка Отмаливает тот же самый грех… Как ты была тогда неосторожна, Как ты неосмотрительна была!.. Тебе его хохочущая рожа И год спустя по-прежнему мила. На нем все тот же фрак и та же пудра, И он все так же нравится толпе… Но — дурочка! — опять наступит утро, И он уйдет, не вспомнив о тебе. А утро будет зябким, как щекотка, И заорут над ухом петухи. И будут нам нужны стихи и водка. Стихи и водка. Водка и стихи. Гляди, а твой супруг, смешон и жалок, Сейчас преподнесет ему цветы! Похоже, что мужья провинциалок Искусство ставят выше суеты…

1960

Память

Давай поглядим друг на друга в упор, Довольно вранья. Я — твой соглядатай, я — твой прокурор, Я — память твоя. Ты долго петлял в привокзальной толпе, Запутывал след. Ну вот мы с тобою в отдельном купе, Свидетелей нет. Судьба мне послала бродить за тобой До самых седин. Ну вот мы и встретились, мой дорогой, Один на один. Мы оба стареем: ты желт, как лимон, — Я лыс, как Сократ. Забудь про милицию и телефон, Забудь про стоп-кран. Не вздумай с подножки на полном ходу Нырнуть в темноту. Мы едем с тобою не в Караганду И не в Воркуту. Чужие плывут за окном города, Чужие огни. Наш поезд отныне идет в никуда, И мы в нем одни. …Как жутко встречать за бутылкой винца Синюшный рассвет И знать, что дороге не будет конца Три тысячи лет…

1970

Вино из одуванчиков

Меня сочтут обманщиком, Да только я не лгу: Вином из одуванчиков Торгуют на углу. Уж если одурачивать — То как-нибудь хитро: Вино из одуванчиков — Да это же ситро! Нашли же чем попотчевать Доверчивый народ, — А очередь, а очередь, А очередь — растет! Закройте вашу лавочку, Не стоит тратить пыл: Вино из одуванчиков Никто еще не пил. Алхимики, не вам чета, Тузы и короли — Вина из одуванчиков Придумать не смогли. Напрасно вы хлопочете, Товар у вас не тот, — А очередь, а очередь, А очередь — растет. Название заманчиво, Однако не секрет: Вина из одуванчиков На белом свете нет. Меня сочтут обманщиком, Да только я не лгу: Вином из одуванчиков Торгуют на углу. Вино, понятно, кончилось, Киоск давно закрыт, — А очередь, а очередь, А очередь — стоит!

1970

Мгновение тишины

В

сошедшей с ума Вселенной — Как в кухне среди корыт — Мы глохнем от диксилендов, Парламентов и коррид. Мы все не желаем верить, Что в мире истреблена Угодная сердцу ересь По имени тишина. Нас тянет в глухие скверы — Подальше от площадей, — Очищенные от скверны Машин и очередей. Быть может, тишайший гравий, Скамеечка и жасмин — Последняя из гарантий Спасти этот бедный мир. Неужто, погрязши в дрязгах, Мы более не вольны Создать себе общий праздник — Мгновение тишины? Коротенькое, как выстрел, Безмолвное, как звезда, — И сколько б забытых истин Услышали мы тогда! И сколько б Наполеонов Замешкалось крикнуть «пли!», И сколько бы опаленных Не рухнуло в ковыли… И сколько бы пуль напрасных Не вылетело из дул, И сколько бы дам прекрасных Не выцвело в пошлых дур! И сколько бы наглых пешек Узнало свои места — И сколько бы наших певчих Сумело дожить до ста!.. Консилиумы напрасны. Дискуссии не нужны. Всего и делов-то, братцы, — Мгновение тишины…

1972

Вот вы говорите, что слезы людские — вода?

— Вот вы говорите, что слезы людские — вода? — Да. — Все катаклизмы проходят для вас без следа? — Да. — Христос, Робеспьер, Че Гевара для вас — лабуда? — Да. — И вам все равно, что кого-то постигла беда? — Да. — И вам наплевать, если где-то горят города? — Да. — И боли Вьетнама не трогали вас никогда? — Да. — А совесть, скажите, тревожит ли вас иногда? — Да… — Но вам удается ее усмирить без труда? — Да. — А если разрушили созданный вами семейный очаг? — Так… — Жестоко расправились с членами вашей семьи? — И?.. — И вам самому продырявили пулею грудь? — Жуть! — Неужто бы вы и тогда мне ответили «да»? — Нет! — А вы говорите, что слезы людские вода? — Нет… — Все катаклизмы проходят для вас без следа? — Нет! — Так, значит, вас что-то тревожит еще иногда? — Да! Да. Да…

1972

Про Клавочку

Клавка — в струночку, лицо белей бумаги, И глядит — не понимает ничего. А кругом — все киномаги да завмаги, Да заслуженные члены ВТО. Что ни слово — Мастроянни да Феллини, Что ни запись — Азнавур да Адамо!.. Так и сяк они крутили да финтили, А на деле добивались одного: «Клавочка, вам водочки Или помидорчик? Клавочка, позволите Вас на разговорчик?» Как сомы под сваями — Вкруг твоей юбчонки Крутятся да вертятся Лысые мальчонки. А снабженец Соломон Ароныч Лифшиц — В дедероновом костюме цвета беж — Обещал сообразить японский лифчик И бесплатную поездку за рубеж. Говорил ей, как он хаживал по Риму, Как в Гонконге с моряками пировал… Ой, глушили Клавку так, как глушат рыбу, — Без пощады, чтобы враз и наповал! «Клавочка, вам водочки Или помидорчик? Клавочка, позволите Вас на разговорчик?» Как сомы под сваями — Вкруг твоей юбчонки Крутятся да вертятся Лысые мальчонки. И сидел еще один лохматый гений, Тот, которого «поймут через века», — Он все плакал возле клавкиных коленей И бессвязно материл Бондарчука. Все просил и все искал какой-то «сути», Все грозился, что проучит целый свет, А в конце вдруг объявил, что бабы — суки, И немедленно отчалил в туалет. «Клавочка, вам водочки Или помидорчик? Клавочка, позволите Вас на разговорчик?» Как сомы под сваями — Вкруг твоей юбчонки Крутятся да вертятся Лысые мальчонки. Ну а третий все развешивал флюиды Да косил многозначительно зрачком, Намекал, что, мол, знаком с самим Феллини, — А по роже и не скажешь, что знаком. Клавка мчится вкругаля, как чумовая, Задыхаясь и шарахаясь от стен: «Друг Сличенко», «сын Кобзона», «внук Чухрая» И «свояченик самой Софи Лорен»! «Клавочка, вам водочки Или помидорчик? Клавочка, позволите Вас на разговорчик?» Как сомы под сваями — Вкруг твоей юбчонки Крутятся да вертятся Лысые мальчонки. Клавка смотрит вопросительно и горько — Ей не слышится, не дышится уже В этом диком и цветном, как мотогонка, Восхитительном и жутком кураже!.. Но опять шуршит под шинами дорога, И мерцает дождевая колея… Едет утречком на лекцию дуреха, Ослепительная сверстница моя.

1973

Двор

Вечером мой двор угрюмо глух, Смех и гомон здесь довольно редки — Тайное правительство старух Заседает в сумрачной беседке. Он запуган, этот бедный двор, Щелк замка — и тот, как щелк затвора. Кто знавал старушечий террор, Согласится — нет страшней террора. Пропади ты, чертова дыра, Царство кляуз, плесени и дуста! — Но и в мрачной пропасти двора Вспыхивают искры вольнодумства: Якобинским флагом поутру Возле той же старенькой беседки Рвутся из прищепок на ветру Трусики молоденькой соседки!