Свобода от равенства и братства. Моральный кодекс строителя капитализма
Шрифт:
«Частная собственность – это плохо» – таков догмат марксизма.
Еще пример... В одном из северных наших городов некий наблюдательный житель заметил, что над подземной теплотрассой зимой почти нет снега – тает он из-за тепла. И построил над теплотрассой парник. Стал выращивать огурцы и продавать на рынке. То есть наживаться. Как вы думаете, что с ним сделали коммунисты? Наградили за трудолюбие и находчивость? Посадили! За пробуждение в себе частнособственнических инстинктов.
В книге Василия Ершова «Раздумья ездового пса» есть такой эпизод: «В 1950-х, когда я еще учился в школе, соседский мальчишка по безотцовщине попал в школу-интернат. Это был уже не тот ужасающий послевоенный детдом, где в нищете, голоде и ожесточении бились за жизнь сироты войны, – нет, это была новая школа, где детей хорошо кормили и одевали. Но вот по истечении срока но?ски вполне добротной одежды ее полагалось уничтожать по акту: рубили топорами, иной раз сами старшеклассники. Родители их ходили в то время в фуфайках и кирзухах; еще годную одежду можно было по уму отдать в те же детдома... нет, плоды человеческого труда – рубили...»
Почему рубили? Почему в СССР все, списанное с баланса организаций, но еще способное послужить, предпочитали уничтожить, а не просто выбросить на помойку или отдать людям? Потому что если отдашь, завтра придет следователь и спросит, а чем ты докажешь, что не продал за деньги и не нажился на этом? Наживаться в СССР было нельзя. Это догмат, за нарушение которого сажали.
Помню, уже в эпоху агонии этого ужасного строя, когда в воздухе пахло перестройкой и кооперативами, журнал «Крокодил» разразился фельетоном, гневно осуждающим весьма предприимчивого человека по фамилии, кажется, Архипов, который находил на свалке обрезки войлока, вырезал из него стельки и продавал. Наживался на трудовом народе, гнида!.. Не в силах понять логику коммунистов, я, тогда еще совсем молодой человек, написал в журнал недоуменное письмо, в котором просил крокодильских коммунистов объяснить их позицию – за что они мужика чморят, что такого вредного и кому он сделал? Мне пришел ответ, в котором говорилось, что ничего вредного для страны герой фельетона вроде бы не сделал, но позицию свою журнал не изменит, поскольку... И вот конец этой фразы я до сих пор помню настолько хорошо, что без малейших угрызений совести могу взять его в кавычки: «...но вместе с тем у нас нет никаких сомнений, что Архипов заботился прежде всего не о людях, а о собственном кармане».
Вот оно – преступление! Человек заботился о себе и своей семье – вместо того, чтобы заботиться о других, а заботу о себе инфантильно переложить на плечи государства. Заботиться о себе и своем достатке самому – значит нарушать догмат, в соответствии с которым главное не человек, а коллектив. Тот же принцип главенства коллектива, кстати, провозглашали в свое время и германские национал-социалисты. Коллективизм – атавизм родового строя. Психологическая архаика.
И здесь я хочу обратить внимание читателя на одну характерную особенность архаичного сознания – оно принципиально тоталитарно, оно жаждет кнута и «порядка», а его носитель всегда стремится запретить другим людям то, что не нравится лично ему. Основание для запрета в основе своей глубоко деревенское – традиция, обычай, канон, норматив, догмат, мораль, Священное Писание, – а вовсе не трезвая логика. При этом словесные оболочки для запрета бывают разные:
– Ой, а шо люди-то скажуть, позор-то какой!
– Это грех!
– Подумайте о детях!
– Никто так не делает!
– Это аморально!
– Ну вот еще!..
Если такому человеку не нравится, скажем, проституция, он яростно выступает за ее запрет для всех – вне зависимости от их мнения... Вот, кстати, вам и второй характерный признак инфантильного сознания – вера во всемогущество запретов: «стоит только запретить что-либо и хорошенечко проконтролировать, как все и наладится!..». Это настолько важная особенность деревенского мышления, что мы к ней еще не раз вернемся.
Вера в запреты у простых людей лежит рядом с верой во всемогущество начальственного прозрения и государственного управления. Простаки, например, верят, что даже такой сложной системой, как экономика, вполне можно управлять. Между тем экономическая система ничуть не проще климатической. И управлять экономикой невозможно, потому что по самой природе этого явления любой управляющий человеческий фактор является частью системы, сидит внутри нее. Подобными системами нельзя рулить, их можно только подталкивать и прогнозировать с определенной долей вероятности.
Кстати, о прогнозах... Для того чтобы управлять чем-то, нужна предсказательность, то есть знание того, как поведет себя система при воздействии. Если щелкнуть выключателем, загорится свет.
Это простой случай с простой системой. Особенности же сложных систем как раз в том и состоят, что они труднопрогнозируемые. Но, допустим, вы великий ясновидец и гениальным прозрением умеете предсказывать непредсказуемое будущее – неважно, экономики или свое личное... Причем абсолютно точно! То есть настолько точно, чтобы им управлять. И вот вам явилось внезапное озарение, что завтра вы попадете под автобус. Чтобы избежать этого, вы весь день не выходите из дома. И под автобус не попадаете. Вопрос: было ли ваше предсказание точным, если оно не сбылось?
Это не такой простой вопрос, как кажется. На этом вопросе стоит мир...
Что именно вы предсказали, когда дали прогноз о попадании под автобус? Реальность или нереальность? Можно ли этот прогноз теперь проверить? Почему вы не предсказали свое сидение дома, ведь оно точно случилось? Не потому ли, что вы не умеете точно предсказывать? Или просто точные предсказания не сбываются?
...Нет, до определенной степени рулить экономикой можно. Ее можно даже совсем задушить, как это сделали в СССР. Ее можно тормозить или отпускать на волю. Однако экономикой невозможно управлять так, как это пытался делать Госплан – вычисляя с точностью до единицы, сколько и каких лампочек, электробритв, а также прочих товаров потребно людям. Экономика чересчур сложна для этого. Сложна не в том смысле, что мы еще чего-то не знаем про нее, чтобы вычислить, нет, она сложна в чисто квантовом, гейзенберговском смысле – принципиально непредсказуема. Нельзя предсказать, когда и через какое время перегорит данная лампа, сколько бра повесит в Нижнеудинске на стенку хозяин дома, не разобьет ли десяток яиц неуклюжий дядя Вася, неся свою пайку из магазина, не повредит ли машину в аварии дядя Саша из Верхнего Волочка.
В экономике задействованы сотни миллионов людей со своими интересами. Каждый из них – субъект. Но поскольку их миллионы, экономика, состоящая из субъектов, объективна. Или, что то же самое, является живой, существующей по своим законам сложной системой, существующей как одно целое и потому не сводимой к своим составляющим. Точно так же человека нельзя свести к набору его клеток... Люди, сидящие в Госплане – это составляющие экономики, ее клетки. Поэтому управлять всем организмом экономики не могут, а погубить его – запросто: так же, как раковые клетки губят организм.
Как любая живая система, экономика лучшим образом сама себя регулирует, чтобы сохраниться. Автоматически. А управление экономикой в ручном режиме, как это пытались делать в СССР и в книге Айн Рэнд, убивает ее. Будучи сложной системой, экономика не терпит тупой централизации. Она может существовать только тогда, когда мириады решений принимаются на местах клетками этого живого организма самостоятельно. Вы ведь не пытаетесь давать команду каждой клетке своего организма, как ей жить и работать и по каким идеологическим принципам существовать?..
Большевики, вскормленные новой западной религией (марксизмом), были, тем не менее, плодом русской жизни. Они варились в общественном котле, в котором самым парадоксальным образом сочетались западный «научный социализм» с уже существующим здесь «почвенным социализмом» – далекой от рыночных привычек крестьянской общиной. И это противоречие отразилось в политике большевиков. Они злобно костерили отсталость и феодальность России, но при этом не менее злобно ругали и буржуазный Запад.
И поэтому пошли третьим путем. Который и привел страну в голодный тупик 1991 года, когда запасы хлеба в городах исчислялись днями...