Свобода от, свобода для
Шрифт:
– Не трогать пленных!
– еще издали я услышал, как кричит Вайнштейн.
Я подошел, остановился. Наши, увидев меня молча раздались в стороны. Я оказался с пленными лицом к лицу. М-да, ну и сопляки. Одному, так и вообще бриться не надо, на подбородке прозрачный пушок. На меня глянули честные васильковые глаза из-под соломенных волос. Его приятель, такой же сопляк, в глаза не смотрел, всхлипывал, по щекам текли слезы. Детский сад. Третий держался лучше, зыркал исподлобья, небось, сбежать думал. Да куда тут сбежишь, наших вон сколько подошло.
–
– горячился Вайнштейн. Я посмотрел на него, потом на пленных. Не могу сказать что я долго колебался. Наших сегодня полегло слишком много. Чен... дружище Чен, золотой человек, тоже мертв, и мне еще предстоит рассказывать его детям, как умер их папа. И убили его вот такие же, с невинным васильковым взором мальчики. Нет уж, не будет вам рыцарского обращения. Прошли те времена.
Я поднял автомат и выстрелил плачущему прямо в лицо. В лицо мне плеснуло горячим, потекли струйки за шиворот. Двумя выстрелами я отправил остальных на тот свет. Васильковый перед смертью отвернулся, а тот, что зыркал, так и принял смерть, злобно буравя меня черными глазами, точно хотел напоследок получше разглядеть.
– Ты что, охренел?
– Вайнштейн отскочил в сторону, стирая кровавую кашу с лица, - псих чертов!
Не обращая на причитания Вайнштейна ни малейшего внимания, я повернулся к нашим. Все командиры групп уже стояли за мной. Грязные, закопченные, в крови, только блестят белки глаз. Вишневецкий глянул на меня, порылся в карманах, и протянул мне платок. Я кое-как обтер лицо, и устало сказал:
– Ну что, докладывайте, какие у нас потери...
Глава 12
Штурм
За полчаса, что длился бой, я здорово устал, хоть и просидел большую его часть с биноклем на своем НП. О бойцах и говорить нечего. Народ разошелся по своим углам, сели отдыхать. Понимая, что время ждать не будет, я по рации предложил всем, кто чувствует себя в силах драться, собраться у машин. Подошло полтора десятка человек. Вайнштейн со своим напарником, который так и просидел на запасных позициях дальше по улице, да резервная группа, находившаяся там же. Нам повезло, и все наши сюрпризы, протянувшиеся еще на километр по улице, нам не пригодились. Резервная группа не сделала ни единого выстрела. Вот в таком составе мы и начали грузиться в машину. Подошел Медведь, оставшийся тут за старшего.
– Коцюба, ты, это... за Ромкой там присмотри, - пробасил он. Ромка - это младший из "медвежат". Я кивнул, и захлопнул дверь.
– Да, там танк еще остался, с перебитой гусеницей, что с ним делать?
– спросил Медведь напоследок, запрыгнув на подножку.
– Облей его бензином и сожги, - сказал я.
– Как это? Я не могу...
– смутился Медведь.
– А ты смоги, - бросил я в открытое окно, и сказал водителю: - поехали.
Медведь спрыгнул с подножки, и так и остался чесать в затылке. Грузовик тронулся с места. Вайнштейн, сидевший между мной и водителем, озадаченно спросил:
– Коцюба, что с тобой? Ты же озверел просто!
Я отвернулся к окну, и оставил вопрос Вайнштейна без ответа. Так и молчал всю дорогу до артпозиции. Когда мы уже порядочно отъехали, водитель, глянув в зеркало, без выражения произнес:
– Запалили.
Я высунул в окно голову, посмотрел назад. К небу поднимался густой столб черного дыма. Медведь смог.
К задней стенке бронебульдозера была приварена труба, на ней развевался флаг. Неподалеку, за бруствером из мешков с песком, стояли гаубицы. Стреляла только одна. Возле нее покачиваясь, прохаживался Сергей, в жилетке на голое тело, в белых перчатках, и фуражке с высокой тульей. На жилетке висел какой-то шнурок, видимо, долженствующий изображать аксельбант. Лицо у него было красным, он явно переборщил с расслаблением перед боем. В руке он держал красный флажок. Один артиллерист подносил снаряд, передавал другому, тот, не торопясь, заряжал, третий досылал специальной круглой деревяшкой. Как она там у них называлась, банник, что ли? Сергей махал флажком, отворачивался, закрывая уши, один из артиллеристов, тоже отворачиваясь, дергал за шнур, гаубица палила. Потом все повторялось. Расчеты двух других лежали на матрацах в отдалении, возле штабелей со снарядами, отдыхали. Я вылез из кабины грузовика, спрыгнул на землю и подошел к отдыхающим. Они уставились на меня, как на привидение. Ну да, видок еще тот. Я так и не нашел времени умыться, и чужая кровь засохла у мня на лице, стянув мускулы.
– Где Летун?
– спросил я.
– Летун на НП, там, - махнул рукой Леня. Потом спросил: - Что с тобой? Что случилось?
– Ничего. Был бой, - я направился к дому. За мной, как тень, Ариэль.
Летун тоже уставился на меня, но ничего не сказал. Он стоял у окна на своем НП, перед ним, до уровня глаз была сложена стенка из мешков с песком. В руках бинокль. В углу на стуле примостился Джек.
– Как... там?
– спросил Летун у меня.
– Хреново. Восемнадцать убитых. Среди них Чен. Двадцать два ранено, некоторые тяжело. Я оставил всех, кроме резервной группы, отдыхать. Со мной приехало пятнадцать человек.
– Так, - помрачнев, стукнул биноклем по мешку Летун, - а противник?
– Всех положили, сотни две, не меньше. Я не считал, некогда было.
– Пленных взяли?
– Нет никаких пленных. Коцюба всех перестрелял. Псих ненормальный, убил танкистов, а те ведь даже не стреляли!
– выпалил подоспевший Вайнштейн. Неймется ему.
– Спокойно, Вайнштейн, потом, после боя разберемся, - ответил Летун, и спросил у меня: - что с техникой?
– Коробки выбили все, кроме танка...
– я рассказал, что случилось с танком.
– Значит, танк можно откопать?
– заинтересовался Летун.
– Можно, но это займет время, несколько дней, по меньшей мере, - ответил я, и спросил, - ладно, рассказывай, что тут и как?
Летун стал показывать, я поднес к глазам бинокль, и стал смотреть.