Свобода – точка отсчета. О жизни, искусстве и о себе
Шрифт:
В Московском зоопарке раскрыли американского шпиона. Жил в обезьяннике, никто не знал. Несколько лет скрывался.
В Китае мужчина родил. Это пока один случай в мире.
Чарли Чаплин дает миллион тому, кто сможет выпустить двадцать дымовых колец и потом нанизать все на одну струю.
Многих собак награждали орденами и медалями. В дивизии генерала Доватора нескольких лошадей наградили. На Втором Украинском фронте всю войну прошел верблюд, лично Чуйков дал ему орден.
Академия наук дает миллион тому, кто найдет третье
Пеньковский продал такие секреты американцам, что его расстрелять было мало — сожгли в топке.
И масса бытовых и любовных историй: о супруге полковника, живущей с его догом; о пропавших женах и их кольцах, обнаруженных в колодце; о матерящихся усатых младенцах в колясках; о пирожках с человечиной.
Или такая патриотическая история о футболе.
У Боброва (вариант — Бутусов) была на правой ноге красная повязка. Значит, бить можно только левой — иначе убьет. Приехали американцы, у них на воротах обезьяна, берет все мячи. Наши проигрывают. В перерыве тренер звонит в Кремль, плачет. Лично Сталин берет трубку и говорит: «Разрешаю товарищу Боброву бить правой ногой». Бобер ударил — обезьяна насмерть: грудная клетка сломана.
Здесь с абсолютной точностью воспроизводится мифопоэтическая схема: небожитель посылает героя-полубога уничтожить чудовище.
Советское общество было пронизано блуждающими сюжетами, которые обрастали специфическими для времени и места деталями. Возможно, это привилегия сравнительно молодой цивилизации. Если анекдот заменяет сатиру, блатная песня удовлетворяет тягу к романтике, то фантастические были восполняют потребность в волшебной сказке. Печь Бабы-яги, компенсированная на Западе триллером и его предшественником — готическим романом, в Советском Союзе превращалась в пирожки с человечиной по 4 коп.
Это та потребность в чудесном, о которой Достоевский писал возмущенно:
Все эти анекдоты — верх непорядочности, но знай, что этот тип непорядочного гораздо глубже и дальше распространен, чем мы думаем. Желание соврать с целью осчастливить своего ближнего ты встретишь даже и в самом порядочном обществе, ибо все мы страдаем этой невоздержанностью сердец наших.
Но каким теплом веет от этих «непорядочных» историй, как облагораживает их прошлое — потому что они принадлежат уже прошлому и на смену «невоздержанным сердцам» все чаще приходит рациональный разум.
Я прислушивался к московским слухам и сплетням, убеждаясь, что диких историй почти не осталось, их сменило цивилизованное вранье вроде эпизода с падением Ельцина в воду, обросшего множеством «правдоподобных» деталей. Или внезапный слух, что в Елисеевском продается колбаса по 90 рублей килограмм, — настолько упорный, что газеты дали пояснения. Разве можно сравнивать эту приземленную фантазию с обезьяной-вратарем?!
Мельчает до полного исчезновения герой анекдотов по очень условной пунктирной схеме: Ленин — Чапаев — чукча — абсурдный анекдот без героя вообще (глобус Украины, чернила для пятого класса, тетради в горошек).
Все слабее тютчевское «умом Россию не понять», оно же лебядкинское «Россия есть игра природы, а не ума». Процесс демифологизации бытия очевиден, питательной среды для мифа становится все меньше. Не случайно так распространился соц-арт с его пародийным обожествлением вождей, обыгрыванием событий советской истории, партийной символики. Здесь идет рационализация мифологии — дело сугубо профессиональное.
Процесс нормален и закономерен, и, может быть, мы еще оценим, что именно в освобождении от мифов и есть главная заслуга перестройки. Хотя как литератор я не могу не пожалеть об исчезновении
Прощание с героями
Главное — уходит игра. Причем уход в дух направлениях — в сторону Эскобара и в сторону Марадоны. Эти два события прошедшего в Штатах чемпионата мира по футболу важнейшие: убийство колумбийца Андреса Эскобара и дисквалификация Диего Марадоны.
Первое — переход игры в сферу большого бизнеса и серьезных страстей. Пока идет следствие, трудно утверждать, но есть предположение, что Эскобара, забившего гол в свои ворота, расстрелял на улице Медельина не просто пылкий болельщик, а человек, поставивший на сборную Колумбии немалые деньги. В такую игру играть не хочется. Не зря несколько колумбийских игроков уже решили уезжать из страны — но далеко ли уедешь, если даже в ангельском фигурном катании могут ударить дубиной по колену.
Второе — более существенное. Бесславный уход Марадоны кажется мне весьма примечательным — именно потому, что уход бесславный. Если Марадону сломали на поле — это была бы часть игры, а так великого игрока выставили, как нашкодившего мальчишку. А Марадона — именно великий игрок, быть может — последний из великих. Он — из той, героической эпохи футбола.
Черты тех, прежних героев я вижу у двух футболистов — Христо Стоичкова и Георгия Хаджи. Не зря Болгария и Румыния — главные сюрпризы первенства. Стоичков и Хаджи — из тех, кто берет игру на себя. Даже такие выдающиеся форварды, как Роберто Баджо или Юрген Клинсман, могут сыграть блистательно, но не повести за собой команду. Не случайно все таланты Баджо проявлялись на последних минутах, сугубо индивидуально. Я же говорю о подлинных лидерах, какими были Пеле, Эйсебио, Круифф, Беккенбауэр. И — Марадона.
Как замечательно называли его комментаторы 41-го испанского канала — «гран архитектор»! Восемь лет назад великий архитектор Марадона в одиночку выиграл чемпионат мира, а такого не удавалось никому. И это была победа красоты: игра Марадоны больше всего похожа на корриду. Со стороны выглядит так: сближение, тела сплелись, и вот уже Марадона несется к воротам, а у защитника в холке торчит рукоять шпаги. Он работает в предельной близости к противнику, на тончайшей грани срыва, но — не срываясь. Провалы у Марадоны другого свойства. Со всеми своими наркотиками, невнятными внебрачными детьми, склоками с тренерами, излишествами и вечной борьбой с лишним весом, он — живой человек. В нем есть та иррациональная мера безответственности, которая позволяет решить: государство — это я. И повести команду. Он — герой. И вот его прогнали за то, что наглотался эфедрина (что-то почти безобидное, помню, продавалось в аптеках по дыхательной части). Герои исчезают, идет нивелировка и размывание.
Тотальный футбол, откровение спортивной красоты, впервые примененный в 70-е голландцами, выродился в ровный слой малоотличимых друг от друга крепких профессионалов. Исчезли даже игровые амплуа. Журналисты замучились — как кого называть. «Игрок средней линии поля»! Один вратарь пока еще выделяется.
Что говорить — это общекультурная тенденция, и в этом смысле футбол идет в русле всей мировой цивилизации. После ухода Тэтчер и смерти Ким Ир Сена ни в одной стране нет лидера, которому подошел бы русский перевод этого слова — вождь. Разве что Саддаму Хусейну. Суперпрофессионал Спилберг полностью вытеснил поэта Феллини. Голливуд побеждает авторское кино.