Свобода – точка отсчета. О жизни, искусстве и о себе
Шрифт:
Все так, но не забудем, что у спорта несколько иные цели. Он изначально не только энтертейнмент, его игра — особая, сродни военным играм и рыцарским турнирам. В искусстве все победы — условные: дали премию, можно спорить или соглашаться. Но когда счет идет на голы, очки и секунды — это другое дело.
Первенство мира смотрели два миллиарда человек чуть не в двухстах странах мира. И это не просто зрители, а трепещущие и визжащие люди, падающие в обмороке у подножия телевизора. Спорт, в быту заменяющий войну, — это не концерты и кино. Еще более страстные толпы собрали бы, конечно, гладиаторские бои, но тут мешают разные гуманитарные институты: Декларация прав человека, презумпция невиновности, вегетарианство. Приходится идти на подмену, вместо мечей — мячи.
И из всех
Именно футбол завоевал мир. В чем следует разобраться. Как ни странно, его главный козырь, при всех диких сопутствующих эмоциях, — норма.
Грандиозный грациозный баскетбол, увы, из области аномалий — как цирк лилипутов, 30 сантиметров, отделяющие нас от Майкла Джордана, — непреодолимы. В хоккее слишком много отклонений — палкой необычной формы гонять резиновый диск, не встречающийся в повседневной жизни. И все это — почему-то на коньках, чуждых итальянцу, грузину, бразильцу. Да и еврею на льду делать нечего. Что до американского футбола, то его танковая мощь и водолазное снаряжение делают этот спорт более эзотерическим, чем конная выездка.
Футбол же — предельно естественен. Рост (Марадона и вовсе 165 см), вес, трусы, майка. И главное — скорость. Сами размер поля (110 на 70) и время игры (полтора часа) не позволяют двигаться быстрее, чем положено законами природы. Мы в состоянии отождествить себя с любым игроком, даже суперзвездой. Футбол не унижает, как унижают высоты баскетбола или скорости хоккея. Футбол нетороплив, но непрерывен — как жизнь. В нем одна большая перемена — как в школе или в театре. В футболе редко забивают голы, и острота торжества не стирается от частых повторов. И мяч — первая игрушка человека. И нет ничего естественнее, чем пнуть ногой нечто, лежащее на земле, консервную банку или врага. Вот тут футбол делает то небольшое допущение, которое необходимо для возникновения игры: в него играют ногами, а не руками, что было бы, наверное, естественнее, но тогда исчезла бы потребная для игры условность. Прием затруднения, как сказал бы Шкловский.
К двум этим слагаемым — норма плюс условность — добавляется важнейший козырь: окопное братство, азарт войны, упоение боем. Пот и кровь разливаются по эфиру, смертный запах корриды слышен во всех двухстах странах — и это футбол.
Раньше батальный дух искусственно — а может, это как раз естественно для человека? — поддерживался политическим противостоянием. Восток — Запад — Мы — Они. Я не тороплюсь записываться в ястребы, и если ради мира во всем мире надо пожертвовать футбольными переживаниями — я за. Но нет плюсов без минусов, и космополитическое нивелирование спорта, в общем, плодотворно отразилось на Олимпиаде, задуманной как состязание одиночек, но командная война — обессмысливается.
Особенно уродливо геополитические перемены отразились на российской команде. В более пристойных формах размывание по национально-патриотическому признаку идет повсеместно. Футболисты играют годами бок о бок в одном клубе, а потом один раз встречаются друг против друга на уровне сборных. Болгарин Йордан Лечков из немецкого клуба «Гамбург» забил Германии решающий гол — и болельщики «Гамбурга» пишут письма: как теперь быть?
И действительно: с точки зрения социально-политической — все прекрасно и безмятежно, мирное сосуществование без границ. Но, с одной стороны, сегодняшний футбол — многомиллионный бизнес, и оттого все очень серьезно, и даже могут убить и убивают. А с другой — полная несерьезность на эмоционально-психологическом уровне. В конце концов, футбол не вещь в себе, он для болельщиков. А они не вполне могут понять, точнее — категорически не хотят: как это — Лечков за Гамбург, но против Германии? Во всяком случае, такой игрок не может быть кумиром.
Я не могу избавиться от ощущения, что наблюдаю какую-то иную игру, отличную от той, к которой
Вместо Тэтчер и Феллини приходят Клинтон и Спилберг. А великие Паваротти и Доминго, потрясающие до слез в партиях Каварадосси и Отелло, устраивают на стадионе по случаю закрытия чемпионата некую физкультурную эстафету с облегченным репертуаром из американских мюзиклов — и тут они не более чем часть антуража, при всех своих гениальных голосах. Тут Майкл Джексон куда более уместен.
Ярмарка тщеславия
Я, может, так молча и нес бы бремя славы, но на днях пришло новое письмо, и стало ясно: не выдержу, надо поделиться. Дело в том, что я уже не обычный «Человек года», каких пруд пруди, а «Дважды Человек года» — как бывают (бывали) дважды Герои Советского Союза, которым, в отличие от простых героев, полагался бронзовый бюст по месту рождения. Но — по порядку о недавней эпидемии в русской прессе по обе стороны океана.
В нью-йоркской газете «Новое русское слово» появилась заметка о том, что Международный биографический центр в Кембридже (Англия) присвоил живущей в Иерусалиме Доре Штурман, публицисту и литератору, престижное звание «Международная женщина года». И далее: «Этой чести удостаиваются известные личности, чьи заслуги признаны как имеющие выдающееся мировое значение» и т. д. В те же дни «Литературная газета» дала публикацию «Есть такая “Женщина 92-го”»: «Международный биографический центр в Кембридже (Англия) удостоил своим вниманием, чего до сих пор не делал, российское востоковедение. Он объявил «Женщиной 92-го года» известную арабистку, профессора-филолога, литератора Светлану Прожогину». Прочее почти совпадало: «как гигантски много нужно было сделать», «престижнейший мировой центр», «событие, делающее честь… нашим прекрасным женщинам» и т. д.
В глазах начало двоиться. Потом троиться: в январе «Литературка» объявила о новом «Человеке года» — белорусском художнике Гаврииле Ващенко. А когда на газетную поверхность вышел еще и «Человек века», все стало захватывающе интересно, как в детской игре «Калейдоскоп». В заметке из Москвы говорилось: «Николай Бех, президент и генеральный директор акционерного общества «КамАЗ», стал «Человеком XX столетия». Такой награды его удостоил Международный биографический центр в Кембридже».
Бех добил. Я порылся в папках, куда по журналистской привычке складываю курьезы, и извлек документы, подтверждающие, что меня уже давно и регулярно признает «Человеком года» все тот же Международный биографический центр в Кембридже (Англия). Надо только послать 135 долларов — и получишь настенный сертификат, а за 225 долларов — сертификат на деревянной доске.
Прежде я был легкомысленнее и такие письма выбрасывал, но припоминаю, что предлагались и более роскошные варианты: с оправой в серебро или на человеческой коже, что-то в этом роде. Но сохранились предложения прислать книжку о моих заслугах — всего за 39,5 доллара, а в коже (надеюсь, свиной) — за 144 доллара.
Всю эту лавину славы я, в мазохистском самолюбовании, скрывал, не стал «Человеком года» дважды. Меня признали и в Новом Свете: к Кембриджскому центру присоединился Американский биографический институт в Северной Каролине. Все-таки Европа скромнее: эти за «диплом, выполненный тушью в двух цветах искусным каллиграфом», просили уже 195 долларов, а за доску — 250. Правда, доска из карельской березы (Finland Birch). Но зато в Америке я просто «Человек года», а в Кембридже — «Международный человек года», и гораздо дешевле. С другой стороны — карельская береза. Есть о чем подумать.