Свобода
Шрифт:
Некоторые политики из народа придавали этому эпизоду в тюрьме серьезное значение и то, что каждый раз, вспоминая об этом, президент погружался в печаль, объясняли растерянностью, в которую теории заключенного ввергли его, долгое время плывущего в розовых мечтах и заставляющего и народ барахтаться в "болоте мечтаний". Истина, высказанная заключенным, состояла в том, что всю свою жизнь президент отдал созданной им в собственном воображении свободе народа, которая на поверку оказалась абсурдной и нелепой мечтой.
И как ни старался президент соединить два варианта, они, вместе и порознь, совпадали с мыслями того доморощенного философа: то ли народ, все время своего существования живущий
...И дошло, наконец, до президента, - сверкая глазами, шептали торговцы, - что народу нужна не политическая, духовная, правовая свобода, нет, ему нужна обычная свобода желудка...
А теперь, раз уж вопрос встал настолько серьезно, выходило, что президент по ошибке "сел не на своего осла", и больше ему уже не слезть с него, а потому - хотел он того или нет, но должен этот бедный раю Божий куда-то ехать. Вот только - куда?.. Это-то президента и смущает...судачили люди.
Он может часами, сутками напролет разглагольствовать о внутренних смутах в античных или средневековых государствах, о политической и классовой борьбе, о методах правления различных цезарей, о государственных переворотах и еще о многом другом, но дать народу благополучную жизнь он не в состоянии. Этому его не научили в университете, не нашел он руководства и в любовно и страстно изучаемых им толстых книгах и древних рукописях. Видно, в этих книгах, рассказывающих о революционных движениях, классовой борьбе и восстаниях, нет ни слова о том, как насытить вечно голодную утробу народа.
– Еще с молодости, работая научным сотрудником Академии, он в душных, полутемных архивах изучал пути смены государственного режима в период перехода от монархии к республике или, наоборот, - с какими идеями и под какими знаменами вести за собой народные массы, как направлять в нужную сторону народ во внутригосударственной классовой борьбе, - рассуждали ученые.
– Может быть, может быть, - говорил в телевизионном интервью директор Института рукописей.
– Меня, честно говоря, всегда несколько смущал его болезненный интерес к древним историческим рукописям... Этот человек постоянно пропадал в архивах института или уносил пыльные рукописи домой. С каждым днем он становился все бледней, глаза западали все глубже, он худел прямо на глазах. Его соседи по общежитию рассказывали, что он ночи напролет жадно читал эти рукописи, а иногда будил их среди ночи и до утра, сверкая глазами, рассказывал о политических интригах какого-нибудь императора... Знаете, хоть он и был языковедом, но историю любил до безумия. Однако меня очень удивило, что эта его любовь вылилась вдруг в политическую деятельность... Я думаю, его участие в политическом движении вызвано огромной любовью к этим историческим личностям...
"...Это он заморочил народу голову, - картавил председатель либеральной партии.
– Это он вывел народ на улицы, чтобы поставить живой заслон в ту ночь, когда иноземные оккупанты якобы для усмирения внутренней напряженности ввели в город тяжелые танки... Сотни людей погибли той ночью, а с ним ничего не случилось. В ту страшную зимнюю ночь этот слуга народа послал людей под танки, а сам спрятался в доме друга. И только три дня спустя, когда все трупы с улиц были убраны, когда все лужи крови были смыты, этот голубчик объявился снова. Уже тогда можно было понять, что представляет из
– ...От этих разговоров волосы дыбом встают, - мучились люди. Господи, что же это был за человек?!. О нем говорят столько всякого, и самое странное, что все эти рассказы - правда. Пусть сотня людей говорит о нем совершенно противоположные вещи, но ни эти люди, ни весь народ не могут составить о нем полного представления.
Если послушать все разговоры, то выходило, что президент был человеком болезненным, честным, трусливым, безликим, патриотом, лгуном, принципиальным, дальновидным, глупым, скромным, двуличным, безумно любящим свой народ...
Жалевшие президента говорили: он должен был понять, что когда власть перешла к народу, его священная миссия дать свободу народу и независимость родине завершена.
– ... но странно, - удивлялись люди, - когда партия "Свобода" пришла к власти и страна разваливалась не по дням, а по часам, он, казалось, ничего не замечал. А может, и видел все, только притворялся?!.
Рассказывают, что в последний период пребывания у власти он часто вспоминал пережитые трудности, обиды и насмешки, голод и нужду как самые светлые дни своей жизни, словно втайне гордился ими, а теперь, когда дела не ладились, президент будто находил утешение в речах о светлой жизни, обретенной народом, а потом погружался в задумчивость, окутав себя сигаретным дымом...
– О чем думает президент?
– изобразив страдание на лицах, спрашивали себя члены партии "Свобода".
– Может, он наедине с собой пытается понять есть ли в его словах хоть капля правды?!. Или этот человек с чувствительным сердцем, живший вечной мечтой о счастливом будущем народа, еще на что-то надеется?!. Или глубокий кризис, поразивший страну, кажется ему закономерным этапом на пути к светлому завтра?!. А может быть, просто, вынашивая всю жизнь идеи борьбы, он уже устал от этой самой борьбы, от своих нереализуемых идей?!. И думает он не о судьбах человечества, а о своей странной, похожей на птичью, судьбе?!. И хочет он в эти минуты стать птицей, взмахнуть крыльями и улететь далеко от этой никак не желающей проснуться земли?!.
Одни злились, слыша подобные речи, другие, равнодушно позевывали:
– Зачем же надо было доводить все до того, чтобы теперь хотеть улететь?!.
...Одним словом, говорили люди, пытавшиеся в бесконечных дискуссиях придти к единому мнению, из всех этих противоречащих друг другу полуправд и полувымыслов вытекало, что президент, который, на первый взгляд, казался человеком наивным, не так уж прост, потому что никто не смог разобраться в сложной политической игре, которую он вел и в период своего президентства, и задолго до этого...
...Многие были в курсе его своеобразной, дальновидной политике в войне, идущей на северо-западе страны, его тайных планов, которыми он ни с кем не делился, вынашивал в себе и, подобно ювелиру, тщательно шлифовал. Весь народ ощутил это по его телевизионному интервью относительно положения на фронте...
Перед интервью показали репортаж с фронта: молодых солдат, растерянных от неожиданного обстрела, вздрагивающих от оглушительных взрывов, этих обутых в тонкие кроссовки почти детей, которые с полураскрытыми ртами и округлившимися глазами метались по заснеженным окопам; показали тяжелые артиллерийские установки, которые еле завелись с шестого раза и, захрипев, выстрелили, но мина улетела недалеко и упала, не разорвавшись. А потом на экране возник сам президент. Он был в черном костюме, его накрахмаленные манжеты казались на фоне смуглой кожи ослепительно белыми. Вертя длинными пальцами лежавшую на столе пепельницу, он говорил: