Свобода
Шрифт:
— «Шахматы ему не даются, но в остальном ему нет равных…»
— Ну ладно, — сказала Патти, зажмуриваясь еще сильнее. — Ты намерен меня цитировать. Ладно. Цитируй. Давай. Делай то, что должен. Я понимаю, что не заслуживаю милосердия. Только, пожалуйста, учти: это худшее, что ты можешь со мной сотворить.
— Прости. Я думал, тебе нравится говорить о нем. Честно говоря, мне казалось, что это основная причина, по которой ты вообще общаешься со мной.
— Ты прав, так оно и было. Не стану лгать. Так было в течение трех месяцев. Двадцать
— О, какая это была прекрасная жизнь. «Все шло вкривь и вкось». Если не ошибаюсь, именно так ты выразилась. Хотя реальные факты, на мой взгляд, говорят об обратном.
Патти поморщилась, по-прежнему не открывая глаз.
— Может быть, просто перечитаешь еще разок, цитируя самое неприятное? Если хочешь, давай. И поставим точку.
— Честно говоря, больше всего мне хочется засунуть эту штуку тебе в глотку. И посмотреть, как ты подавишься.
— Прекрасно. Разрешаю. Для меня это в некотором роде станет облегчением.
Уолтер с такой силой стискивал листы, что у него свело руку. Он расслабил пальцы и выпустил рукопись.
— Мне больше нечего сказать. По-моему, основные вопросы мы решили.
Она кивнула:
— Да.
— Я больше не хочу тебя видеть. Не хочу находиться с тобой в одной комнате. Не желаю больше слышать имя этого человека или иметь дело с кем-либо из вас двоих. Никогда. Я хочу остаться один и всласть поразмыслить о том, что столько лет было впустую потрачено на любовь к тебе.
— Понимаю. — Патти вновь кивнула. — Но — нет. Нет, я с этим не согласна.
— Мне плевать на твое согласие.
— Знаю. Но послушай. — Она шмыгнула носом, собираясь с силами, и поставила кружку с кофе на пол. От слез у нее подобрели глаза и покраснели губы, она прямо похорошела, только Уолтера она больше не волновала. — Я не хотела, чтобы ты это читал.
— Тогда какого хрена эта штука делала в доме, если ты не хотела ее мне показывать?
— Веришь или нет, но я говорю правду. Я писала ее для себя, чтобы измениться и стать лучше. Нечто вроде терапии. Вчера вечером я дала ее Ричарду — в попытке объяснить, почему я осталась с тобой. Почему я всегда предпочитала тебя. Я до сих пор хочу быть с тобой. Я понимаю, ты прочел ужасные вещи, даже представить не могу, насколько ужасные, но речь ведь не только о них. Я писала это, когда была в депрессии и думала только о плохом. Но со временем мне стало лучше. Особенно после того, что у нас было, — мне действительно стало лучше! Как будто мы наконец сделали решительный рывок. Разве ты не почувствовал себя лучше?
— Не знаю.
— Я ведь писала о тебе и хорошее, не правда ли? Намного больше хорошего, чем плохого. Сам увидишь, если будешь объективен. Конечно, не будешь, но тем не менее это же очевидно — что ты был добрее ко мне, чем я заслуживала. Что ты — самый замечательный человек из всех, кого я знала. Что вы с Джоуи и Джесси — вся моя жизнь. Что черен лишь один уголок моей души — я один
— Ты права, — хрипло ответил Уолтер. — Я действительно отчего-то проглядел все плюсы.
— Но они есть, Уолтер! Может быть, когда ты успокоишься и подумаешь, то вспомнишь, что так оно и было.
— Я не намерен об этом задумываться.
— Не сейчас. Потом. Даже если ты не захочешь со мной разговаривать, то, может быть, хотя бы отчасти простишь меня…
Свет в окнах внезапно потускнел — по небу пронеслось облако.
— Ты сделала худшее, что только можно было сделать со мной, — сказал Уолтер. — Самое худшее, и ты об этом знала, но тем не менее решилась. Как по-твоему, о чем здесь думать?
— Мне так жаль. — Патти снова принялась плакать. — Так жаль, что ты не можешь взглянуть с моей стороны. Так жаль, что это случилось.
— Оно не «случилось». Ты все сделала сама. Ты трахалась с каким-то ублюдком, а он оставил эту дрянь на моем столе, чтоб я ее прочел.
— Господи, Уолтер, у нас был просто секс, и больше ничего.
— Ты позволила ему прочесть то, что не позволила бы мне.
— Это был просто секс, четыре года назад. Ничто по сравнению со всей нашей жизнью.
— Послушай. — Уолтер встал. — Я не собираюсь шуметь. Особенно когда в доме Джессика. Но, ради бога, не лицемерь, иначе я тебе башку оторву.
— Я вовсе не лицемерю.
— Патти, учти. Я не стану орать и ругаться — я сейчас выйду из комнаты и не желаю тебя больше видеть. Учти, вообще-то мне нужно в этом доме работать. А потому я не стану переезжать.
— Знаю, знаю, — сказала Патти. — Я понимаю, что мне придется уехать. Подожду, пока Джессика уйдет, а потом уберусь. Я прекрасно понимаю, как ты себя чувствуешь. Но я должна сказать кое-что, прежде чем уйти, просто чтоб ты знал. Я хочу, чтоб ты понял, каково получить удар в самое сердце. Вот что я чувствую, оставляя тебя с твоей помощницей. Как будто с моей груди заживо сдирают кожу. Я не выдержу, Уолтер. — Она умоляюще взглянула на него. — Мне больно, и я ревную. Не знаю, что делать.
— Переживешь.
— Может быть. Однажды. До какой-то степени. Но понимаешь ли ты, что мне больно прямо сейчас? Понимаешь, что речь о том, кого я люблю? Ты вообще в курсе, что происходит?
Ее обезумевшие, умоляющие глаза стали в этот момент настолько невыносимыми, отталкивающими для Уолтера — вызвали такой пароксизм ненависти, напоминание о боли, которую они причинили друг другу в браке, — что он начал кричать, почти против воли:
— Кто меня до этого довел? Для кого я всю жизнь был недостаточно хорош? Кому всегда было нужно время, чтобы подумать? Тебе не кажется, что двадцать шесть лет — достаточно на раздумья? Сколько, твою мать, еще времени нужно? Думаешь, твоя писанина меня удивила? Думаешь, я каждую долбаную секунду не знал о том, что происходит?! И все равно тебя любил, потому что ничего не мог поделать! И даром потратил всю свою жизнь!