Свободная любовь. Очарование греха
Шрифт:
3
Медленно тянулась ночь, еще медленнее утро. В три часа Вандерер был уже в пустынных залах галереи. Он предпочел бы, чтобы вчерашнее письмо не было написано; ему казалось теперь, что он затеял какую-то игру в прятки. Он знал, что не уедет из города, но благородное самоотречение, выраженное в послании к Ренате, поддерживало в Анзельме уважение к самому себе.
— Это правда, я тоже часто об этом думал, — заметил Ксиландер.
Вандерера возмущала истерическая откровенность Зюссенгута. Он встал и начал беспокойно ходить между столами. Его мысли упорно возвращались все к одному и тому же образу. Он потерял
Около пяти часов послышались легкие шаги по каменным плитам лестницы, и Вандерер, побледнев, замер у одной из картин. Произнесенное вполголоса приветствие заставило его вздрогнуть. Рената слегка тронула его за рукав и сказала:
— Я знала, что вы здесь.
Он беспомощно посмотрел на нее.
— Сядем, — предложила Рената, — я устала. Сгущались сумерки. Темно-красные стены, золотые рамы и взирающие с полотен лица — все это составляло особый мир, молчаливый и далекий.
— Мне хотелось еще раз прийти сюда, — сказала Рената робко, точно прося прощения. — Ваше письмо испугало меня, но и обрадовало. Мысль, что я кому-то нужна и дорога, подняла меня в собственных глазах. Но было бы лучше, если бы вы мне сказали все, вместо того чтобы писать.
— Фрейлейн Рената, я виноват пред вами. Но мною владело что-то, не подчиняющееся моей воле, какая-то слепая сила… Может быть, вы сами… Да, вы сами, сами того не ведая.
— Я понимаю вас. Вам не в чем оправдываться, — сказала, поднимая вуаль до самого лба, Рената, нервно закусив нижнюю губу. Вдруг она поднялась. — А что, если я пойду за вами, куда вы захотите, готовая на все, чего бы вы ни попросили?
Вандерер молчал как громом пораженный. Рената неподвижно стояла перед ним, лицо ее побледнело от стыда, страха и ожидания.
— Не думайте, что для меня безразлично, о ком из мужчин идет речь, — прибавила она. — Я никогда не выйду замуж за герцога. Я не могу продать свое достоинство за герцогскую корону.
Что, собственно, побуждало ее поступать так? Не выбирая, вытянула она свой жребий из урны судьбы, как дитя с завязанными глазами.
— Если бы вы только захотели, — сказал Вандерер в волнении, близком к помешательству, — тогда я узнал бы, что такое счастье.
— Ах, счастье, — печально и неуверенно возразила Рената, — это еще вопрос.
— Огромное, непостижимое счастье, — бормотал Вандерер, которого трясло как в лихорадке. В то же время душу его наполнял непреодолимый страх пред будущим. Чужая воля, завладевавшая его собственной волей, парализовала мысли и способность действовать.
— Да, я хочу бежать, — повторила Рената, страстно жаждавшая какого-нибудь решения. — Мне ненавистна вся моя жизнь.
— Будущее, которое я могу вам предложить, не узнает забот, — поспешно сказал Вандерер, хотя ему было неясно, как, собственно, все случится и как она представляет себе это будущее.
— Будущее! — с гневом произнесла Рената. — Я вовсе не думаю о нем. Я не хочу знать каждую комнату, в которой мне придется жить. Вы совсем не обязаны на мне жениться. Вы должны только постараться понять, что
— А последствий вы не боитесь? — озабоченно и со страхом спросил Вандерер.
— Разве вы мне не сказали, что любите меня? — с отчаянием прошептала Рената. — Или письмо было написано только ради того, чтобы скоротать время? Что касается меня, то я все взвесила. Иначе и быть не может. Я знала, что вы презираете людей, которые меня окружают, и когда почувствовала себя оскорбленной, то подумала о вас. Я не хочу продать себя за титул, нет! Лучше я подарю себя. Я хочу порвать со всем своим прошлым, и, если вам будет угодно, я буду работать, как поденщица. Вот что еще мучает меня: мне хотелось бы знать, как живут сотни тысяч женщин, которые нас проклинают. Не вечно же жить во дворце и слышать лишь отдаленное эхо проклинающих голосов! Нет, нет!
С широко открытыми глазами ждала Рената ответа. Вандерер назвал ее по имени и поцеловал ей руку.
— Не должен ли я пойти к вашей матери? — спросил он.
Рената горько усмехнулась.
— Если вы это сделаете, то я не захочу вас знать. Поймите же, я хочу одного: забыть все, что остается позади. Я ненавижу мелочные дрязги. Моя мать мечтает только о моем замужестве с герцогом.
Ее, видимо, угнетало что-то. Она хотела сказать очень многое, но не находила слов.
— Я понимаю, — сказал Вандерер. — Для вас это не бегство, а выражение протеста.
— Да, вот именно! — воскликнула Рената с радостной улыбкой.
— Вы не хотите борьбы с неизбежными оскорблениями и упреками. На человека, которому вы вверяете себя, вы не хотите налагать никаких обязательств, не хотите приковывать его к себе. Я очень хорошо понимаю все это, Рената.
— Анзельм! — со счастливой улыбкой пролепетала молодая девушка.
— Но я буду постоянно бояться, как бы вы не раскаялись. Тогда каждый фальшивый тон будет казаться в десять раз обиднее, и каждое слово будет звучать враждебно. Надо быть правдивыми по отношению к самим себе и не допускать ни малейшей лжи.
— Я не буду раскаиваться, — ответила Рената. — Пусть будет что будет. Что бы ни случилось, я принимаю на себя всю ответственность. Что касается лжи, то я никогда не вру. Я горда, помните это. И я говорю о гордости не только за себя, но и за всех других женщин, начиная с моей матери и сестер.
«Какое необыкновенное существо», — подумал Вандерер. Свершилось все, что еще недавно казалось несбыточной грезой. Услужливая судьба быстро перебросила мосты через пропасти, и, захваченный врасплох, он не знал, что делать.
Пробило шесть; прошло только полчаса, но казалось, что пережиты долге годы. Появился старый служитель, своим приходом безмолвно приглашая публику удалиться. Рената с сияющим лицом посмотрела на Вандерера — он был только немного выше ее, — после чего, как по безмолвному соглашению, они подошли к «Заскии».
4
На обратном пути Рената сообщила, что ее мать и сестры едут завтра в Инсбрук встречать отца. Рената останется одна. Одна из горничных, пользовавшаяся ее доверием, поможет ей собрать вещи; другую она отошлет куда-нибудь. Из опасения показаться фальшивым Вандерер говорил немного. Решимость Ренаты, имевшая в себе нечто геройское, возбуждала его удивление; но в глубине его души всплывали воспоминания о прочитанных романах, и он старался вооружиться против неведомого «некто», который может посмеяться над всем этим приключением.