Свободное падение
Шрифт:
– Тэдемское приложение, – пояснила она, касаясь пальцем маленькой иконки в виде дерева.
Такое же дерево было изображено на присланном мне значке.
Херши поднесла дисплей унисмарта поближе к моему лицу.
– Постой, а откуда у тебя…
Я не договорила – у Херши я увидела такой же золотой значок Тэдема. Но у нее он был приколот не к лацкану, а к внутренней стороне манжеты блейзера. И вдруг я все поняла.
– Значит, и тебя туда приняли?
– Только не делай удивленное лицо, – усмехнулась Херши.
– Я ни капельки не удивлена, – соврала я.
– Вот и чудненько. Наверняка это моя бабуля постаралась. Побренчала денежками и купила мне место. Ей не привыкать. В свое время и мой отец туда попал
Не дождавшись, пока я достану унисмарт, Херши сама полезла в карман моих джинсов и вытащила мой «Джемини». Потом нажала кнопки обмена информацией на обоих унисмартах.
– Ну вот, у тебя появился мой номер, – сказала Херши, возвращая мне «Джемини». – Мы же теперь должны дружить.
Это не было вопросом. Ее слова прозвучали как констатация факта. С такой Рори Воган Херши могла дружить не только на Форуме.
Повернувшись на высоких каблуках, Херши раскрыла дверь аудитории и неспешно вошла внутрь.
Глава 2
От августа меня отделяла целая вечность. Иногда мне казалось, что август вообще не наступит, что время существенно замедлилось и вскоре совсем остановится. В обратном меня не убеждало даже поведение моего отца. Обычно спокойный и неторопливый, он все чаще впадал в сентиментальность, а за обедом смотрел на меня, как папочка из слезливого фильма, где до финальной свадьбы в жизни героев должно было произойти еще немало пакостей. Мачеха вела себя ничуть не лучше.
К счастью, оба они работали: отец на стройплощадке, а мачеха – в кондитерском магазине в районе Бикон-Хилл. Так что днем я была предоставлена самой себе. Почти ежедневно мы с Беком куда-нибудь шли или ехали. Место выбирал не сам Бек, а его очередной руководитель. Мы с Беком учились по разным программам. Его уклон был чисто практическим, на основе национальной программы производственного обучения. Бека ждало соответствующее училище, где в течение двух лет он будет совершенствоваться в избранной профессии, плюс два летних сезона самостоятельной практики, а потом – работа. Бек давно мечтал работать наравне со взрослыми. Университетское образование его не привлекало. Он считал, что для своей профессии знает достаточно и никакие лекции не заменят ему практики. Последнее задание этого лета привело Бека в дикий восторг. Ему поручили сделать фотохронику одного дня из жизни обитателей Никелсвилла – последнего в Сиэтле палаточного городка.
Завтра я отсюда уеду, а сегодня мы с Беком целый день бродили среди красно-малиновых палаток. День незаметно перешел в вечер. Часы показывали восьмой час. Бек нащелкал тысячи снимков своего героя – бездомного по имени Эл. Левая нога Эла была ампутирована выше колена. Начинало темнеть. Я чувствовала себя уже не так уверенно, как днем. Звук в моем унисмарте был отключен, но на дисплее постоянно мигал совет Люкса: ПЕРЕМЕСТИСЬ В БОЛЕЕ БЕЗОПАСНЫЙ РАЙОН.
– Тебя просили заснять день из жизни Эла? – тихо спросила я. – Или сутки? Ты не думаешь, что нам пора возвращаться в город?
– В такое золотое время? – удивился Бек.
Он даже не поднял головы от видоискателя, продолжая снимать Эла. Тот вытащил из палатки старое металлическое ведро, в котором развел огонь.
– Рори, ты только взгляни на небо! Это же настоящий фотооргазм.
– Потрясающе, – ответила я, наморщив нос.
– Если тебе надо идти – иди, – продолжал Бек, даже не соизволив взглянуть на меня. – Я же знаю: отец устраивает тебе прощальный обед.
Так оно и было. Завтра рано утром я покину Сиэтл, а сегодня вечером отец хотел сходить со мной в «Солидный пирог» – популярный местный ресторан. Прощальный вечер вдвоем. Я несколько раз предлагала ему взять туда и мачеху, но отец отказывался. Он уверял меня, что она ничуть не обидится. В этом я сомневалась, хотя, если честно, я была рада посидеть вдвоем с отцом. Кари – хорошая женщина. Она очень заботится о моем отце. Но если отцу я еще могла что-то рассказать, то откровенничать с Кари у меня не было никакого желания.
– Не хочу оставлять тебя здесь одного, – прошептала я.
– За меня можешь не беспокоиться. – Наконец-то Бек опустил аппарат и посмотрел на меня. – Через полчаса совсем стемнеет. Да и полиция под боком. – Бек кивнул в сторону копа. Тот сидел в патрульной машине на другой стороне улицы.
– Ладно, – вздохнула я.
Слова Бека меня не убедили. Люкс не напрасно удерживал таких, как мы, подальше от подобных районов, если слово «район» применимо к хаотичному скопищу палаток.
– Хотя бы Люкс включи. Мне будет спокойнее.
– И не подумаю, – вкрадчивым тоном ответил Бек, снова приникая к видоискателю.
Спорить с ним бесполезно. Напрасная трата времени и сил.
Бек всегда так жил. Никакого доверия к технологиям. Он доверял собственному инстинкту. Чутью. По его словам, это и сделало его фотохудожником. Но я-то знаю, что вовсе не чутью он доверял. То, чему доверял Бек, в наши дни называлось Сомнением.
Голос он начал слышать, еще когда мы были детьми. Тогда многие из нас слышали. Тихий шепот в наших головах, который наставлял, убеждал, заставлял верить в невероятное, требовал идти налево, когда разум указывал направо. Так называемый внутренний голос. Явление древнее, того же возраста, что и человечество. Но лишь недавно неврология объяснила суть этого явления. Веками люди почитали внутренний голос за благо, считая его формой психической интуиции. Некоторые даже утверждали, будто это глас Божий. Теперь нам известно, что шепот внутри – это всего лишь сбой в цепи мозговых электроимпульсов. Его причина связана с «синаптической обрезкой» и развитием передних долей. Почему физиологическое нарушение назвали Сомнением? Это был маркетинговый ход, точнее, стратегия. Часть большой социальной кампании, которую финансировал фармацевтический концерн, выпускавший лекарство для подавления внутреннего голоса. Название было призвано напоминать людям, чем на самом деле является этот шепот. Врагом разума – вот чем. Относительно детей он не вызывал особых беспокойств, поскольку был побочным продуктом важной стадии развития мозга. С возрастом ребенок учился игнорировать все эти нашептывания. А вот у взрослых такие голоса расценивались как симптом неврологического расстройства. Если их не лечить, человек может утратить способность принимать разумные решения.
Думаю, маркетинговая кампания достигла желаемых результатов. Людей должным образом напугали. Я тогда была в пятом классе и постоянно слышала шепот. Потом нас стали учить подавлять Сомнение шумом и развлечениями. Мы учились отвлекать мозг другими мыслями. И мой внутренний голос стал стихать. Я слышала его все реже и реже, пока он вообще не исчез. Так было с большинством детей. Ты просто взрослел и перерастал свои детские ощущения. Кто-то в детстве запинается, кто-то боится темноты. Но потом это проходит. Так и с внутренним голосом.
Кому-то при всем желании было не справиться с этим голосом. Про таких ребят говорили, что у них «чрезмерно развитое воображение». Им давали слабые дозы нейролептических средств, и в конце концов они добивались победы над голосом. Но попадались и редкостные упрямцы вроде Бека, не желавшие признавать поставленный диагноз и принимать лекарства. В них Сомнение укоренялось и расцветало пышным цветом, заявляя о себе, когда пожелает. Голос Сомнения заставлял человека сомневаться в самом себе и своих решениях без каких бы то ни было причин. Я всерьез волновалась за Бека. Какое будущее его ждет, если у него выявят хроническую форму Сомнения? Но мне не перешибить его упрямство. Что-либо советовать Беку – дохлый номер. Особенно когда он делает снимки.