Сводные. Дилогия
Шрифт:
Мама растягивает губы в полуулыбке. Ее глаза при этом не улыбаются. Оно и ясно. Вместо того, чтобы остаться с ней, он предпочел остаться со мной.
Это не первый раз, когда я сталкиваюсь с ее ревностью.
Из лифта, когда они чуть не застукали нас с Юлей, мама тоже вышла с претензиями, что Платон на кого-то смотрел не так, как нужно. Но смотреть для мужчины — еще не значит действовать или изменять, хотя для мамы, похоже, нет разницы.
Конечно, в этой многоэтажке проживает не только наша, ненастоящая семья, есть и другие жильцы, которые тоже не прочь поплавать
Впечатывая каблуки в паркет, мама разворачивается и идет в сторону спальни.
Платон трет лицо кулаком и выдыхает:
— Она всегда была такой ревнивой?
Я не знаю ответа, поэтому пожимаю плечами. До отца Юли я не видел мать ни с одним другом мужчиной, хотя они наверняка у нее были.
— Прости, Кость, за это… — Платон осушает бутылку до дна и отправляет ее в мусорное ведро. — Итак, чем тебе помочь?
Плюхаю перед ним дораду, специи и соль.
— Рыбу очистили еще в магазине. Надо только натереть ее солью и специями, дать постоять, а потом можно запекать.
Платон кивает.
— Юле это можно?
— Да.
— Хорошо, — выдыхает он с облегчением. Хотя вряд ли дело в рационе его дочери-балерины. Скорее, Платон просто ряд чем-то заняться, чтобы отвлечься и немного успокоиться.
Ставлю вариться рис и достаю сковородку. Нарезаю лук и мою перец. Нахожу в морозилке замороженную кукурузу.
Решаю, что нужно обязательно обсудить меню с Юлей, а может, даже связаться с Мишелем. Пусть расскажет, что готовил для нее до этого. Не молекулярная кухня, освою. Пусть сидит на карантине, но по телефону поговорить-то он сможет.
Слышу шаги, но вместо мамы на кухню залетает Юля.
— А что, бассейн открыт?! — она целует отца в щеку, треплет его по мокрым волосам и убирает с плеч Платона мокрое полотенце, о котором он забыл, погрузившись в свои безрадостные мысли. — Разве его не должны были закрыть из-за карантина? Это же небезопасно сидеть в парилке сейчас! Там пар! Капли воды! Папа!
— Я не ходил в парилку. Смилуйся, Юль, не могу же я все время сидеть взаперти.
— Мы не виделись недели три, пап?
— Где-то так.
— А плечи ты себе накачал так, будто целых три месяца. Ты из спортзала что, не вылезаешь?
Юля улыбается и шутит, одновременно вгрызаясь в зеленый бок яблока, и только я понимаю, что, тягая железо, Платон выплескивает все те эмоции, что не дают ему покоя, а не гонится за рельефом.
— Ты рыбу-то будешь, надзирательница? — отшучивается ее отец.
— Я такая голодная, что слона бы съела, — отвечает Юля и почему-то смотрит на меня.
Понимаю, что у меня уже подгорает лук на сковороде, пока я пялюсь на ее тонкое трико, выступающие ребра и короткую легкую юбку, которая едва-едва прикрывает задницу. Уменьшаю огонь и сосредоточенно шинкую перец.
Господи помоги мне.
Я не могу облажаться и с этим ужином!
— Помочь? — спрашивает Юля.
Она подходит ближе. От нее пахнет яблочным соком и апельсинами, которые она ест на завтрак, обед и будет есть на ужин, если ее не накормить нормальной едой.
Хочу впиться в ее губы, поцеловать так, чтобы снова услышать, как она стонет, но вместо этого вручаю ей авокадо и велю почистить.
— Косточку не выбрасывай.
— Почему? — счищая зеленую кожуру, удивляется она.
— Потом расскажу, — указываю взглядом на ее отца.
Юля заинтересованно улыбается и даже прыскает от смеха. Ее бурная фантазия явно подсказывает что-то иное от того, что я на самом деле собираюсь сделать с косточкой авокадо, и я не выдерживаю и сам смеюсь, когда она с хитрым выражением вытаскивает двумя пальцами овальную косточку, а после быстро облизывает зеленую мякоть со своих пальцев.
Теперь у меня подгорает и перец.
В этот момент очень хочу вручить Платону лопатку, рыбу, сковороду и авокадо и сказать, что мне срочно надо попробовать на вкус его дочь, чтобы я снова мог спокойно заниматься едой, но он спрашивает:
— Что дальше, Кость?
С трудом вспоминаю, что там дальше делать с дорадой. Радуюсь, что подготовил все необходимое раньше, чем пришла Юля, рядом с которой я теряю последние капли самообладания.
— Там твой телефон, Юль, надрывается. Ответь, — подсказывает ей отец.
— Ой, это Лея звонит! Наконец-то! — она подхватывает телефон и не отвечает, так и несется с ним вдоль по коридору до своей комнаты, где прячется за дверью.
— Ох уж эти девичьи секреты, — нарочито тяжело вздыхает Платон, глядя ей вслед.
Теоретически, будь я далек от Юли, я бы никак иначе не узнал бы про ее лучшую подругу из Израиля. Интересно, почему сестра Розенберга вдруг выбрала такой пароль для соцсетей? И как отреагирует на ее упоминание Платон? Меня эта интрига теперь разъедает, как хлорка.
— А кто такая Лея? — спрашиваю с самым невинным видом.
С нетерпением жду ответа Платона. Может быть, мамины претензии о том, что Платон предпочитает «восемнадцатилетних пигалиц» небезосновательны?
— Лея Розенберг, сестра Якова, с которым Юля танцует, — отвечает Платон, не поднимая глаз от рукава для запекания, куда отправляет рыбины одну за другой. — Они с детства дружили и, кажется, Лея единственная Юлина подружка. Жаль, что она переехала в Тель-Авив, но я рад, что они до сих пор общаются. Так-то я не очень верил в их дружбу на расстоянии.
Никаких подсказок. Да не может этого быть! Не после того пароля, который я увидел у самой Леи.
— Может, она за это время хоть раз приезжала в Питер? — снова закидываю удочку.
— Нет, это мы летали в Израиль на Леин день рождения. Ей тогда исполнялось восемнадцать, а Юле было только… двенадцать, что ли. Да, между ними шесть лет разницы. Когда мы только прилетели, я переживал, что они не найдут общий язык. Все-таки Юля была еще ребенком, а Лея — уже взрослой девушкой. Но Лея просто души в Юле не чает. Носилась с ней повсюду, как не носилась даже с младшим братом. Зря я, короче, переживал, что там будут вечеринки, алкоголь и парни. Вечеринка, конечно, была, но все в пределах разумного.