Сводные. Дилогия
Шрифт:
У входа в квартиру мы натыкаемся на женщину в защитной маске с большим чемоданом и рюкзаком за спиной. Мама как раз открывает ей дверь, а при виде нас она выглядит искренне удивленной:
— Так быстро вернулись? Забыли что-то?
— Бассейн закрыт.
— Так ведь карантин, конечно! — бесцеремонно вставляет женщина в маске, заходя следом за нами в квартиру.
Хотя я, как и Платон, очень ждал первую реакцию моей матери.
— Такое ощущение, что мы на войне! — продолжает незнакомка, сбрасывая с плеч шубу и шапку, а следом
Мне эти вопросы не понять, если мои волосы и ногти отрастают, я их просто стригу.
Глаза Платона снова становятся ядовито-зелеными, когда он переводит взгляд с незатыкающейся бесцеремонной мастерицы на мою маму. Та показывает на кухню и велит парикмахерше распаковываться там, потому что там светлее.
— Ужасные условия! Невозможно ведь работать! — замечает парикмахерша, явно продолжая тему карантина, но Платон почему-то принимает это на счет своей кухни и квартиры, и даже меняется в лице.
— Оксана? — цедит он.
— Я думала, вы будете в это время в бассейне! — шепчет мама. — Платон, я не могу сама, мне надо покраситься! А ногти? Это же ужас!
— Ты пригласила человека, который в эпидемию шатается по всему городу! При этом ты же настояла на том, чтобы Мишель отсидел дома карантин, а потом и вовсе отказалась от его услуг!
— Все будет хорошо! Она же не болеет! И это временно, а Мишель приходил бы каждый день, колеся при этом через весь город!
— Откуда ты знаешь, что не болеет? Она показывала тебе справку? Пусть уходит!
— Никуда она не уйдет! Мы будем в масках, так тебе будет спокойнее?
— Там моя дочь! Ей нельзя болеть!
— А у меня здесь сын! Все будет хорошо, Платон! Ты перегибаешь!
— Почему просто нельзя отложить все эти процедуры на потом? В чем такая срочность?
— Да потому что мне нельзя быть седой неухоженной лахудрой рядом с тобой, Платон! Ты уже засматриваешься на молодых! Как будто мало было призрака твоей идеальной жены!
В этот момент в квартире стихают абсолютно все звуки. Даже Юлины преподаватели в кои-то веки больше не требуют повторить один и тот же элемент в тысяча первый раз, и музыка, доиграв, замолкает.
Парикмахерша медленно раскладывает ножницы, щипцы и какие-то еще приспособления, делая вид, что это самое интересное, что ей доводилось делать, но при этом она полностью превратилась в слух.
Если мама вот так сорвалась, значит, давно была на взводе. А еще, похоже, я теперь знаю, к кому она действительно ревнует Платона.
Вовсе не к молодым соседкам.
Все куда хуже.
Она ревнует той, которая забрала его сердце с собой в могилу, и маме теперь до него не дотянуться. Не знаю, когда она это уже поняла, но, видимо, решила, что сможет изгнать призрачную соперницу.
Но Мать Платона была права.
Платон строит новую семью от безнадеги, надеясь, что получится и без любви, которая скрепляет отношения цементом, а в результате кирпичи в его новой семье шатаются и выпадают. Ведь с ним по-прежнему рядом недостижимый для моей матери призрак его первой жены.
Сейчас от ответа Платона зависит слишком многое.
Он это тоже знает. Может, поэтому трет лоб кулаком, будто силится вспомнить ответ на экзамене.
И это плохо. Я не знаток в отношениях, но если он сейчас оставит этот разговор вот так, будет только хуже.
Платон цыкает, а потом переводит взгляд с мамы на меня. В малахитовых глазах нет эмоций, как будто его уже давно превратили в камень. Просто заметно не сразу, ведь Платон ходит и даже разговаривает.
— Кость, кажется, сегодня снова наш черед заниматься ужином. Сгоняй, накинь что-нибудь теплое, и поехали за продуктами. Жду тебя в машине.
Бегу в свою спальню быстрее, чем Платон исчезает за дверью.
Не хочу оставаться один на один с мамой после такого ответа.
Даже на парковке перед гипермаркетом народу тьма-тьмущая, и попасть внутрь сразу нам не удается.
Все делают вид, что им срочно нужна еда. Но на самом деле, прогулки вдоль полок с едой теперь единственный выход в свет и развлечение, и даже охрана, которая пересчитывает посетителей по головам и впускает по очереди, это понимает.
Пока мы стоим в очереди, чтобы войти в магазин, терпеливо дожидаясь, пока другие нагуляются и выйдут, к девушке перед нами даже подходит парень с цветами.
— Прости, не сразу узнал тебя из-за маски, — говорит он.
Теперь люди даже назначают свидания перед магазинами, в которых после и гуляют. Полки с едой — единственные островки социальной жизни в городе, где кофейни, рестораны, музеи, театры и кинотеатры теперь погружены во тьму.
Над головами мигают гирлянды, а ветер треплет фальшивую елку, установленную на парковке. Несколько детей по привычке и от тоски водят вокруг нее хороводы, пока мать не загоняет их обратно в машину. Других елок в этом году у них тоже не будет.
Платон молчит, и его задумчивость передается и мне.
Для целого мира это ужасно неправильный и несправедливый год, но для меня он мог быть гораздо хуже, если бы нас с мамой заперли в одной квартире. Эту мысль я понимаю четко теперь, когда стою перед магазином с мужчиной, которого знаю без малого месяц.
Мы с мамой не уживались даже, когда виделись всего полчаса в день, что уж говорить о том, каково это было бы, останься мы наедине на все двадцать четыре часа.
Прошлый новый год я встречал в компании с Маяком, Лукой и другими пацанами. В том подвале от дыма резало глаза, а еще тянуло глупо улыбаться без причины.
Хотя причина, конечно же, была.
И даже несколько.
И все незаконные.
Если для всего мира этот год кончался плохо, то для меня этот год начался именно так. В алкогольном угаре с привкусом дешевой травки на матрасе с подозрительными пятнами.