Сводные. Дилогия
Шрифт:
Оксана тут же подхватывает:
— Да, ранняя беременность для балерины это же вообще крест на карьере! Ладно, я могла посещать университет с животом, а как с ним танцевать?...
— Никак, она взяла академ, но потом что-то с ребенком случилось, и она так и не закончила учебу. Не знаю, где она сейчас, танцует ли вообще…
От этих разговоров к горлу подкатывает тошнота. Ложка «Оливье», заправленного ради меня сметаной, а не майонезом, все равно встает поперек горла.
Едва не убегаю к Каю. Стучусь в его закрытую спальню.
Тишина.
Скребусь ногтями по двери
— Впусти меня, пожалуйста.
Тишина.
Утыкаюсь лбом в гладкую поверхность и закусываю губу.
А после слышу, как тихо щелкает замок.
Глава 16
Юркаю в его спальню, и мороз пробирает до дрожи. Оба окна в его комнате нараспашку, а Кай стоит между двумя белыми вигвамами, в которые сквозняк превратил белые шторы. В комнате ощутимый запах сигаретного дыма. Очень похоже, что Костя, как зашел, первым делом потянулся к сигарете, а окна распахнул уже позже. Пока щурился одним глазом от дыма, как он обычно это и делает.
Я думала о том, чтобы аккуратно попросить его бросить курить. Все-таки это очень вредно, а Кай много курит. Но теперь понимаю, что в этой обстановке, бросать будет сложно. И лучше мне повременить с такими советами.
— Не надо, Юль. Уходи. Дай мне прийти в себя.
Голос у него хриплый, злой. Как мороз, который кусает мои горящие от обиды и несправедливости щеки.
Кай не оборачивается, будто уверен, что я послушаюсь и тотчас же уйду. Но я прикладываю к лицу тыльные стороны ладоней, а после решительно пересекаю комнату и прижимаюсь к его спине. Всем телом.
Обхватываю его грудь, обвивая руками, и утыкаюсь лбом в его пропахшую дымом одежду.
— А ты знал, что если человека обнимать хотя бы двадцать секунд в сутки, то уровень стресса в организме начинает снижаться?
Кай хмыкает и качает головой.
— Звучит так же бредово, как сказки про чудо-подорожник.
— Это правда. Я в одной книжке вычитала.
Десять. Одиннадцать. Двенадцать.
Только не отталкивай.
— Что ты там шепчешь?
— Считаю. Двадцать секунд это только кажется, что совсем пустяк и пролетают быстро. На самом деле, никто так долго не обнимается в простой жизни. А помогают только долгие крепкие объятия.
Девятнадцать, двадцать.
Кай набирает полные легкие воздуха и тяжело выдыхает. Напряженная спина под моими руками расслабляется. Плечи опускаются.
А ты не верил, что это работает.
— Она всегда такой была. Я привык, — вдруг тихо говорит он. — Привык считать себя худшим. Недостойным. Безруким. Слишком шумным. Слишком глупым. Проблемным. Никчемным.
— Ты совсем не такой, Кай.
Он выбрасывает окурок и тянется к окнам. Захлопывает одно, потом второе. Я ослабляю объятия, позволяя ему двигаться, но не убираю рук совсем. Не хочу оставлять его в таком состоянии одного, за несколько минут до наступления нового года.
— Идем ко всем, — шепчу, снова касаясь щекой его спины. — Сейчас буду куранты. А потом я тоже уйду к себе. Вряд ли Розенберг будет сидеть с ними за столом, ничего не останется, как тоже уехать.
— Еще пять минут, балеринка. Ладно?
Киваю и закрываю глаза. Слышу, как биение его сердца становится спокойней. Тяжелые гулкие удары прокатываются по моему телу, и, уверена, ритм моего сердца тоже подстраивается.
По-другому уже не будет.
Ощущаю, как Кай медленно и аккуратно оборачивается, оставаясь в нерушимом кольце моих рук. Касается пальцами подбородка и поднимает мое лицо. Глаза не открываю. Почему-то так и стою, зажмурившись. Впитывая каждой клеточкой его близость.
За окном взрывается петарда, даже за смежными веками вижу всплески красных пятен. Фейерверки еще не захлебываются, а значит, не полночь. Просто у кого-то сдали нервы.
Вздрагиваю, когда Кай целует меня в лоб. Потом в кончик носа. Легкое прикосновение, и я уже вибрирую, как настроенная арфа под его руками.
— Хочу поцеловать тебя… Но я только что курил, — шепчет он, касаясь моего виска. — Я обязательно брошу, балеринка… Мне важнее целовать тебя в любой момент, когда я захочу, чем это.
Меня затапливает нежность. Я ведь даже ни о чем еще не просила.
Распахиваю глаза, обвиваю его шею руками и сама встаю на цыпочки. Раньше, чем он успевает понять, касаюсь его губ и целую. Горький поцелуй с привкусом табака, который я сама ни разу не пробовала в жизни, а он не стал со мной делиться.
Мы с ним ни в чем не похожи. Он как с другой планеты, где другие условия выживания, где тебя не любят по умолчанию, просто потому что ты это ты.
И это подстегивает любить его самой. Так сильно, как я могу. Потому что такого, как он, нельзя не любить.
В каждое движение губ я вкладываю не только страсть, не только притяжение. Все свое сердце. Всю себя, потому что без него я теперь не смогу.
От громогласного взрыва дрожь прокатывается аж по стеклам. Я вздрагиваю, и в тот же момент прямо в темном небе перед окнами распускается искристая синяя хризантема, а следом за ней еще один взрыв — на этот раз в клубах дыма и потухших искр вспыхивает розовый пион. Казалось, оставь мы окна открытыми, могли бы коснуться лепестков.
Мы оба смотрим в окно, под которым внизу, какие-то сумасшедшие стреляют фейерверками так рядом с домом, что это наверняка опасно. Но сейчас праздник в период пандемии, когда каждый день и каждый вдох и так наполнены опасностями, а салюты хотя бы красивые.
Кай снова наклоняется к моим губам, а я заворожено любуюсь отсветами зеленых искр в его глазах, сгорая от желания снова ощутить его губы...
И тогда на пороге комнаты кто-то деликатно, но очень громко кашляет.
Кай мгновенно убирает с моей талии руки, а я могу думать только о том, что, слава богу, это был не отец.
Он бы так деликатно и в то же время издевательски кашлять не стал.
На пороге действительно стоит Розенберг. И его лицо перекошено отвращением так, будто он только что сбился с такта, потому что музыкальное сопровождение взяли фальшивую ноту. По крайней мере, раньше такое лицо, я видела у него только на репетициях.