Сводные. Дилогия

Майер Жасмин

— И вы его отпустили?

— Ему девятнадцать, мам. Что мы можем?

Писал.

Уже дважды.

Кому-то из них. Даже не мне.

— Юль, ты что-то бледная. Не заболела?

— Устала отдыхать, — отвечаю бесцветным голосом. — Поскорей бы вернуться к тренировкам.

— Когда у тебя выступление?

Разговор плавно перетекает к моему выпускному экзамену и планам после учебы. Все так живо обсуждают мою жизнь за столом, в то время как мне совершенно плевать на все, что будет после.

Мое сердце вынули из груди и выбросили. А я задаюсь одними и теми же вопросами, на которые нет ответов.

Меня удивляет то, как спокойно воспринимают внезапный отъезд Оксана и отец. Возможно, он очень убедителен в записке и смсках, что пишет матери. И только я одна не верю ни в девушку, ни в то, что он до сих пор в городе. Он бы не стал собирать вещи. Не было нужды съезжать на старую квартиру вот так среди ночи.

У него что-то случилось, но дни идут своим чередом. Кай отвечает на сообщения матери, даже иногда ей звонит, и хотя отказывается знакомить родителей с девушкой, но, значит, он хотя бы жив.

Только на десятый день нового года я вдруг понимаю, что, наверное, сама не позволила бы ему уйти, если бы знала о его решении заранее. Наверное, я сделала бы все, чтобы его удержать. И он это тоже знал. Поэтому и ушел вот так. По-английски.

А то, что он сделал это сразу после секса…

Так ведь это был мой подарок, а не его. И он его благосклонно принял.

Через две недели после начала нового года я принимаю решение вернуться в общежитие Академии, потому что постоянно видеть его закрытую спальню выше моих сил.

По глазам отца вижу, что он не рад моему отъезду, но он никогда не вставал между мной и балетом. Не делает этого и теперь.

Четырнадцатого числа я возвращаюсь в Академию и твердо решаю выбросить Кая из головы.

Глава 20

— У тебя есть план?

— Молчи и толкай коляску, — велю другу.

Того аж трясет. Оно и понятно. Нам нужно «пробить» камеры наружного наблюдения, и если сейчас допустим ошибку, то засветимся с самого начала.

Неделя ушла только на то, чтобы определить место, где держат «Астон Мартин».

За то, что на улице не остались, спасибо Луке, нашлись какие-то дальние родственники в Воронеже. Двоюродная тетка не сильно-то нам обрадовалась, а в то, что мы приехали в Воронеж с мыслью перевестись из универа в Питера, поверила еще меньше. Но хоть на улицу не выгнала, и на том спасибо.

В канун Рождества на улицах тихо, а с неба падает снег. Снег нам на руку. Ухудшит видимость, а детская коляска собьет с толку, если в прицелы камер мы все-таки попадем. Вот и весь план.

— Какой дом? — спрашивает Лука.

— Следующий. Кати коляску аккуратнее, сделай вид, что там есть ребенок.

— Слыш, молодой папаша. Может, ты сам?

Коляску приходится все-таки забрать. Лука везет ее так, что сразу заметно — коляска пустая. Так дворнику везут тележки с мусором.

Сам качу коляску мимо двухэтажных красивых домов. Заборы тут высокие, и везде наклейки сигнализаций. Район элитных коттеджей, из которого так просто гоночную машинку не угонишь. К тому же ее наверняка уже в лицо все менты города знают, как и ее хозяина.

На воротах и крышах гирлянды, а из редких открытых окон доносятся музыка и смех. Я везу коляску, и слышу, как проходящая мимо женщина говорит своему мужчине:

— Видишь? Это и отцовская обязанность тоже, гулять с ребенком.

— Никогда не любил праздники, — вдруг говорит Лука. — Такие все типа веселые, счастливые. А у нас дома постоянно все заканчивалось ссорами из-за бухла.

Лука зябко трет руки, и я понимаю вдруг, почему он так неуклюже толкал коляску. Пальцы замерзли. А перчатки есть только у меня.

До встречи с Юлей я праздники тоже не любил. И ей я теперь новый год тоже испортил.

Мой день начинается с мысли о ней и заканчивается ей же, но я не могу заставить себя позвонить. Не могу ей врать. Только не ей.

Алкоголь, который дал мне силы собрать вещи и уйти, давно выветрился. Я знаю, что совершил ошибку, и мне нет прощения. Но я не могу рассказать ей правду — уже не могу. Она побежит к отцу за помощью, я ее знаю. В ее мире отец может решить любую проблему, но не в моем.

Ни Платон, ни Бестужев не будут платить Маяку деньги за меня. Это глупо поддерживать организацию, которая промышляет угонами и прочими незаконными вещами. Закончится зима, и Маяк снова погонит парней на пикеты против нового сотового оператора на рынке. С чего вдруг Платону помогать мне?

Разговоры мамы о том, какой я неблагодарный и бесполезный сын, возымели свое действие. Правда, совсем не то. За ум я не взялся. Скорее решил соответствовать ее ожиданиям.

Плохой?

Тогда не удивляйся, если я сбегу из дома.

Она и не стала.

Бесполезный?

Что ж, мама, больше не надо делать вид, что ты во мне души не чаешь перед Платоном.

Если бы Юля вот так среди ночи уехала к какому-то своему парню, Платон никогда бы так просто отпустил бы ее. Не довольствовался бы сообщениями и звонками. Но моей маме хватает и этого. Мне уже девятнадцать, а она сделала все, что могла. Я ей никогда не был нужен.

Каждый раз, когда мое сердце сжимается при мысли о Юле, я напоминаю себе, что я — не подходящая для нее пара. Мое бегство в Воронеж это попытка доказать самому себе, что я — самый бесперспективный парень на свете.