Сводные. Дилогия
Шрифт:
Глава 22
— Невероятно, Дмитриева… Юлечка, давай еще раз.
Похвалы из уст Евы Бертольдовны я удостаивалась редко. Юлечкой она меня и вовсе никогда не называла. Особенно перед обеими составами, занятыми в спектакле.
Замираю посреди сцены после окончания своей партии и не узнаю Еву Бертольдовну. Она стоит, сложив руки под подбородком, и смотрит на меня в абсолютнейшем благоговении.
Кошусь на кордебалет, и балерины вдруг взрываются аплодисментами. К ним присоединяется Розенберг, стоящий на
— Для меня большая часть танцевать этот спектакль с тобой, — произносит Яков, когда аплодисменты смолкают.
За новогодние каникулы ему сделали передний зуб. Больше он не шепелявит. От старого зуб никак не отличить. Раньше я бы могла спародировать его шепелявость, и мы могли бы вместе посмеяться над этим, а потом он бы рассказал мне, как неудобно пить чай, когда у тебя нет переднего зуба, но все это было раньше.
А теперь я даже не помню, когда смеялась в последний раз.
Пусть наши отношения с Яковом изменились, но это никак не отражается на нашем танце. Да и все произошедшее нам обоим пошло только на пользу. Даже любовь Джеймса выходит у него теперь достаточно отчаянной, с долей обреченности, сквозящей в каждом движении на сцене.
— Да… Невероятно, Юленька. Давай еще раз.
Все-таки Ева Бертольдовна себе не изменяет. Восторг в ее глазах быстро сменяется собранным профессионализмом.
Где-то в другом мире я бы вспыхнула от этого «еще раз» до корней волос, перекатывая на языке воспоминания того, как ее тон копировал Кай, а после делал со мной такое, от чего поджимались пальцы на ногах.
Но не теперь.
Теперь я только киваю. И быстро пересекаю сцену, чтобы встать на исходную позицию.
Оркестр оживает, и мое тело отзывается, но что-то стремительно идет не так. Мои ноги путаются, а центр тяжести неминуемо смещается. Вместо легкости и воздушности я ощущаю себя десятипудовым слоном в посудной лавке.
И раньше, чем я осознаю, что не так… Я оказываюсь на полу.
Мои триумфы никогда не были так ничтожно коротки, как этот.
Касаюсь ладонями шершавой поверхности сцены, пока внутри все дрожит от ужаса.
Скрипки издают жалобный визг, а духовые от удивления будто заходятся в саркастическом кашле. Клавишные суетятся и обрывают мелодию на полуслове.
Я не путалась в пуантах со временем начальной школы. Должно быть, лента ослаблена? Но нет, пальцы держатся хорошо. И только колени меня совсем не слушаются, даже когда Розенберг протягивает мне руку и помогает встать.
Боюсь смотреть на Еву Бертольдовну, но ее голос развеивает мой страх.
— Ты просто устала, Юленька. Такое напряжение… Немудрено. Возьми паузу. Майя, на исходную.
Оказывается, фраза «возьми паузу», о которой я столько мечтала, пока слышала от нее вечное «еще раз», звучит невероятно уничижительно. Киваю и стремительно покидаю сцену, стараясь не вслушиваться в то, что Ева Бертольдовна объясняет Майе, которая будет танцевать партию вместо меня, если со мной что-то случится.
Но ведь со мной ничего не случится, верно? Это всего лишь перенапряжение.
Не более.
Бегу к себе в спальню, срываю трико, белье и встаю под освежающий душ. Перенапряжение, точно. Струи душа неприятно покалывают кожу на груди, и я встаю к воде спиной. Так гораздо спокойней. Видимо, спортивный лиф опять сильнее, чем надо пережал грудь.
Выхожу, одеваюсь и звоню Лее.
Хочу поболтать и отвлечься. Удается. Лея рассказывает о каком-то празднике, который скоро будут отмечать в Израиле, и о том, как сильно все готовятся к нему, ведь после карантина это настоящая радость. Киваю и слушаю, пока машинально тянусь к еде, оставленной на прикроватной тумбочке.
Пока не натыкаюсь на странный взгляд Леи на экране телефона.
— Что ты ешь?
— Это черный хлеб, — отвечаю. — У вас такого нет?
— Я знаю, как выглядит черный хлеб, Лю. Но что ты на него только что намазала сверху?
— Это сметана. Обезжиренная, разумеется. Очень вкусно.
— Ты в курсе, что уминаешь уже третий кусок черного хлеба со сметаной? У тебя все нормально?
— А что такое?
— Лю, ты обычно хлеб вообще не ешь.
— Но он черный и с отрубями! И я совсем чуть-чуть! Мне очень захотелось. Я вчера, когда его в магазине увидела, у меня прямо слюнки покапали, можешь себе представить? А потом увидела сметану и… Что такое? Ты опять вот так на меня смотришь. Как будто я здесь селедку с медом ем.
— А хочется? — осторожно спрашивает Лея. — Середку с медом? Огурец с вареньем?
— Нет! Я… Ничего такого мне не хочется! Что ты прицепилась?
— А как там твой парень? — все также осторожно говорит Лея. — Вы давно виделись?
— Давно.
— Насколько давно?
— Да тебе что, сроки точные назвать? Что ты снова докапываешься до всего, Лея? К моей еде, к парню! Да и нет у меня больше парня. Поругались мы. Все, в прошлом парень. Был и сплыл.
Лея молчит, только очень пристально смотрит на меня.
— А ничего необычного с тобой не случалось за это время?
Если исключить то, что душ я теперь могу принимать только спиной, потому что моя грудь стала очень чувствительной, а сегодня меня впервые подвела координация… Ну, еще хлеб со сметаной… Этого же мало, да? Неважно для чего. Это ведь ни о чем не говорит, так ведь?!
— Ничего, — твердо отвечаю. — Вообще ничего такого. Устала просто. Очень много тренировок. Мне даже учителя посоветовали есть хлеб со сметаной.
— Твои учителя? Которые даже за лишнюю морковку ругают.
— И ничего они за морковку не ругают!
Ох, надо будет морковку тоже с черным хлебом попробовать. Может, даже корейскую... Точно! Боже, сейчас захлебнусь. Как теперь незаметно из Академии в магазин слинять за ней?
— Ой, Лея! Что же это я с тобой расселась тут! Совсем время потеряла. Мне бежать надо, ладно?
— Куда?
— Да на тренировку, как обычно!
— Юль, ты только береги себя, ладно? А если еще что-то захочется… Ты лучше сходи, тест сделай.
— У меня нюх никуда не делся, я себя прекрасно чувствую. Зачем мне тест?