Свое имя
Шрифт:
Митя вышел в свою комнатку, бухнулся на кровать, зарылся головой в подушку. «Все пропало, уедет Алешка, уедет…»
В столовой задвигали стульями.
— Будем прощаться, — сказал Максим Андреевич. — Налей посошок, Тимофей. Чтоб все ладно было, чтоб встретиться нам вскорости!..
Митя вскочил. Сейчас наконец-то гости уйдут, он проводит их вместе с отцом — и к Алешке. Может, еще успеет…
Когда за гостями закрылась калитка, Тимофей Иванович обнял сына, заглянул ему в лицо:
— Разговор
Так в обнимку они и вошли в дом и направились в Митину комнатку: в столовой Марья Николаевна занималась уборкой.
Тимофей Иванович опустился на стул, тяжело уперся руками в колени.
— Хотел поговорить с тобой, сынок, — начал он после молчания. — Ты здесь у нас и за меньшого и за старшого. И хочу я с тобой говорить не как с Митькой, а как с Дмитрием Черепановым…
«Больно высоко поднимает батя…» — беспокойно подумал Митя.
— Не могу с человеком разговаривать, если он глаза от меня прячет. Подними голову. Ну вот. Ты слыхал, уезжаю я…
— Сам поведешь эшелон? — встрепенулся Митя, словно впервые услышал эту весть.
— Две бригады поведут: моя и Королева Владимира Федорыча. Если ладно все будет, недельки за две обернемся в оба конца. Так-то, сынок, А ты на это время — один мужик в доме. Егорка, понятно, не в счет. Дома глаз хозяйский нужен. Мать у нас хотя и не старая, а здоровьишко-то у нее неважное. Без твоей подмоги не обойтись. Семья, хозяйство все-таки, небольшое, да хлопотливое. Ленушка рада бы помочь, да видишь, как сама работает. Такие-то дела, Дмитрий Тимофеич…
Отец достал из кармана круглую алюминиевую табакерку, сложил желобком прозрачно-тонкий листок бумаги, насыпал махорки и начал вертеть папиросу. Желтые зернышки махорки посыпались на стол, на брюки, бумажка почему-то разорвалась. Он смял ее, бросил за окно и больше не стал свертывать папиросу, должно быть, забыл.
— Чертежики наши и записки сбереги. Ворочусь — доделаем. Как раз вчера инженеру Пчелкину рассказывал. Говорит, должно получиться.
— Все спрячу, не беспокойся, — заверил Митя.
Голова у него горела. Чувство гордой радости переполняло сердце: сколько в депо паровозников, а повести эшелон на фронт доверили Черепанову и Королеву. Завтра об этом узнает весь поселок, весь город!
— Что ж ты молчишь, сынок? Сказал бы что-нибудь батьке…
— Все будет… все будет, как ты сказал, — взволнованно пролепетал Митя.
На улице раздался негромкий острый свист. Отец не обратил на это внимания. Он закрыл табакерку, хлопнул по ней ладонью, медленно поднялся:
— Вот и всё. Теперь мне спокойнее, теперь и ехать можно… Только смотри не возгордись, нос не задирай и мать слушай. Приеду, отчет с тебя спрашивать буду…
Не успел отец выйти из комнаты, как свист повторился. Теперь он звучал громче, острее, требовательнее, Алешка! Он здесь, он не уехал!..
Разрыв
Было уже темно. Неяркая дворовая лампочка скупо освещала часть двора.
У калитки стоял Алеша; Жук бил его по ногам пушистым хвостом. Увидев Митю, Алеша двинулся к нему. Взгляд его исподлобья был грозен.
— Как это называется? — озлобленно прошептал он. — Предательство!
— Постой, не горячись. Я не успел тебя предупредить…
— Вот как! — Глаза его блеснули сухо и злобно. — Все ясно!
— Слушай, Алешка, не то мы с тобой затеяли, — торопливо заговорил Митя, боясь, что друг оборвет его. — Дурость это, честное слово! Ты только пойми: Самохвалов Миша — кочегаром на паровозе…
— Хватит, — насмешливо отрубил Алеша. — Сагитировали. Я, как дурак, приперся на станцию, почти договорился с одним сержантом. Мировой парень, обещал пристроить, даже подарил пакетик гречневой каши. Спрашивает: «Где же твой дружок?» А мой дружок нюни распустил…
Митя открыто посмотрел ему в глаза:
— Алешка, дай слово сказать! Вроде тебя завели. Подумай…
— Все обдумано, нечего крутить — едешь или не едешь?
— Никуда я не еду, — с облегчением выдохнул Митя.
— Так я и знал! — с торжествующим негодованием воскликнул Алеша и засунул руки в карманы.
— У меня отец на фронт уезжает.
— И что же? Твой только собирается, а мой воюет. Придумал бы что-нибудь потолковей.
— А я и без того решил. У меня другой маршрут…
— Знаем эти маршруты! У рака такой же маршрут — попятился, сдрейфил!
— Я попятился?!
Алешка только обвинял и оскорблял, не желая выслушать.
— Трус! Вот ты кто!
— Храбрец нашелся! — дрогнувшим голосом сказал Митя. — Я не проверял свои нервы, но будь спокоен, не побежал бы ни с передовой позиции, ни с кладбища…
Алеша покачнулся, как от удара, выхватил из карманов руки, словно терял равновесие.
— Ах так? — почти беззвучно протянул он.
— Да, именно так.
Но Алеша быстро поборол замешательство и метнул на Митю взгляд, полный презрения.
— Наплевать. Сиди под маминой юбкой, сами не заблудимся… — Круто повернувшись, он быстро зашагал со двора и сильно хлопнул калиткой.
Жук неожиданно залаял ему вслед.
Митя присел на ступеньке крыльца. Есть над чем призадуматься человеку, поссорившемуся с другом. Это тяжело. Сколько чувств и мыслей о жизни, о людях, о дружбе внезапно обрушиваются на тебя и обжигают, и холодят, и больно ранят сердце…
Семь лет дружили они. Мать вспоминала недавно, как Митя впервые привел его в дом: «Это Алеша Белоногов, мой подруг».