Свои чужие
Шрифт:
— Не жалейте. Пусть не тратит наше время, — безжалостно отрезает Алина, — к тому же играет она не очень круто, но её заявка в последний момент пришла, отсматривать отыгрыши мне тогда было некогда, я подтвердила. Посмотрела потом, поняла, что не то, но для контраста оставила.
Вера вышла вслед за нами, ждет у кабинете Алины.
Безмятежная, самоуверенная, будто её уже взяли на эту роль. Стоит себе, зубоскалит с Макаром Зарецким, моей ставкой на роль главного героя фильма.
— Щербакова свободна, — резко припечатывает Алина, только зайдя в кабинет.
— Но
— Я вас видела на видео от агентства, — беспощадно качает головой Вербицкая, а затем смотрит за спину Веры и окликает: — номер девять!
Довольно известная в узких кругах мелодраматичных сериалов Лена Федорович поднимается с кресла. Типаж стильной, характерной, волевой девушки. Да, вот на неё я посмотрю с удовольствием. Да и в дуэте с Зарецким она будет смотреться неплохо…
Пробы затягиваются. Еще три кандидатки, еще шесть отыгрышей сцен. Блин, как же они стараются — эти ребята, явно очень хотят получить роль.
Сегодня я устала недостаточно, сегодня я иду в метро. Хочется пройтись пешком и еще немного подумать.
На душе пусто. Работа над фильмом идет, все встало на круги своя, но мне так пусто, будто у меня не душа — а ледяная Гренландия, и хочется найти нож и сделать себе харакири. Сейчас, когда работа кончилась — это настроение на меня наваливается довольно плотно. И каждая из мыслей в моей голове так или иначе касается Димы.
Если твердо взвешивать происходящее — прошедшие пять лет точно нам с Димой помогли. Встать на обе ноги, добиться желаемого, окрепнуть. А кем мы были тогда, когда расходились? Неудачниками, не дающими друг другу расти? По сути — я сейчас сильнее, чем тогда. И вряд ли снова упаду на колени, сломанная Диминым уходом. И он… Он ведь тоже повзрослел, если вдуматься.
Он ведь выставил Щербакову в тот же день, как заявил о желании меня вернуть. Это ли не маркер принятого решения?
А потом, как этот чертов рыцарь боролся за меня и за этот фильм? На какие кабальные условия был согласен, лишь бы Кирсанов не отказывался от экранизации моей книги. Да, увернулся, потому что мы вернули сценарий, но кто тогда знал, что все обойдется?
Иногда для того, чтобы понять, что ты сделал что-то неправильно, нужно сначала это сделать. Только тогда до тебя доходит. Вот и до меня сейчас медленно доходит, что с Димой я сделала все не так. И сказала не то. И вообще, нужно было поговорить в другой интонации, и о другом, но…
Нет, надо дать этому ощущению время. Если спустя неделю настрой не сменится, если через пару недель в Димином фейсбуке не появится фоточки с очередной девочкой для перепиха — вот тогда я попробую это все исправить. Починить. На моих условиях. Потому что если я все-таки ему шанс дам, то он должен понять — как прежде уже не будет. Я от себя больше не откажусь ради него. И настолько без оглядки ему уже не доверюсь. Я не смогу любить его как тогда, но может быть, выйдет любить по-другому? По-взрослому?
Я задыхаюсь без него. Так не было с Костей, мне было просто больно из-за преданного доверия, но я не ощущала вот этого, выворачивающего наизнанку щемления. Не было этого голода даже по мимолетным прикосновениям, не было дрожи от близости, не было ни-че-го.
А с Димой — все это есть. И больно будет с ним, больно и страшно, но и без него больнее стократ. Без него что ни шаг — то будто по стеклу, как Русалочка, и кажется, что за мной остается дорожка из кровавх следов, до того мне паршиво без него. И может, все-таки стоит еще попробовать? Не с чистого листа, как он хотел, но с чистой строки, с оглядкой на старые ошибки.
Можно.
Если, конечно, ему все еще нужна фригидная, скучная я…
Я ловлю себя на том, что уже три минуты шарюсь в сумке, в поисках телефона и мои пальцы никак его найдут. И вот это меня неожиданно отвлекает от мыслей о Диме, потому что очень неожиданно и до странного пусто в сумке. А вообще, она была открыта или закрыта?
Блин, совсем закопалась в свои мысли, уже и не помню…
В сумке реально пусто. И если кошелек тут, с карточками, я его еще доставала, чтобы вынуть проездной, но нет ключей, и нет телефона. И что это за ерунда такая?
Кто из воришек в метро вынет телефон, заблокированный на скан сетчатки глаза, и ключи от черт-пойми-какого дома, но при этом оставит в сумке кошелек с карточками. Или что нашли, то и схватили?
На меня накатывает трясучка. Капец, блин. Проехалась на метро — уже успели почистить сумку. А нефиг мечтать, да, Полина?
Неприятные сюрпризы на этом не заканчиваются. Когда я торопливым шагом подхожу к дому, вижу, что у моего подъезда сидит зареванная Наташа Смирнова, редактор от издательства, которой я еще утром выслала свежеоткоректированный вариант “Бабочки-многодневки”.
— Что-то случилось? — растерянно спрашиваю я, потому что при виде меня, подходящей к дому, Наташа тут же вскакивает со скамейки.
— Полина Александровна-а-а, — Наташа чуть не падает на меня и снова ревет. — Спаси-и-ите!
— Да что случилось-то?
— У меня книга пропала-а-а, — рвано выдыхает Наташа.
Ну, здравствуйте, приехали, как она могла пропасть?
— Из почты?
— Ага, — Наташа хлюпает носом, и спасибо, что хотя бы не сморкается в меня. — Я помню, видела письмо от вас. Открывать не стала, пошла чай с девчонками попить. Прихожу — а в почте нет письма. И в удаленных тоже нет. А завтра в печать сдать надо. А у вас телефон вне зоны-ы-ы.
— Украли его у меня. Вынули из сумки, — устало откликаюсь и потираю виски. Господи, но почему все именно сегодня-то? Это мне кармический возврат за Варламова? Судьбе не нравятся такие мои закидоны?
— Скинете мне файл еще раз? — всхлипывает Наташа, явно пытаясь собраться. — А то Пал Андреич мне сказал, что уволи-и-и-ит!
Ну, да, Паша Арсеньев — директор издательства, имеет привычку зверствовать, когда сотрудники лажают, он очень требовательный.
— Да, конечно, Наташ, только давай поднимемся, окей?