Свой путь (сборник)
Шрифт:
Коралла хмурится и повышает голос:
«Ты, бабуся, в письме спрашиваешь, женился ли я? Где тут женишься, потому что девушек тут порядочных нету, а те, что есть, все б… Накрасют себе губы, юбки напялют такие, из-под которых попу видать, так и ходют, щеголяют, даже когда чулки к ногам примерзают. Мне на таких смотреть противно. К тому жа они еще и тощие. Недавно вот гулял тут с одной. Ни кожи, ни рожи, как говорится. Ухватишь, так меж пальцев выскользнет…»
Дочитав до этого места, Коралла громко плюет, косится на Одуванчика и продолжает:
«Так
Ну вот и все, закругляюсь, потому что весь лист уже исписал.
Письмо давно прочитано, а Одуванчик все сидит на диване с умиротворенным и счастливым лицом. То же письмо она слушала и вчера, и на прошлой неделе. Если бы не приходили ей письма, то совсем извелась бы от беспокойства, а так ничего, можно жить. Жаль, только глаза не видят, даже почерка Сережкиного не различить. Ну да ничего, Коралла прочтет, хотя тяжело с ней, с Кораллой, да Бог ей судья.
Потом старухи ужинают. Одуванчик жует, глотает, но вкуса не ощущает. Она опять что-то планирует.
– Коралла Алексеевна, лапочка, напишем ответ? – робко спрашивает она.
– Да уж два раза писали! – с добродушным дребезгом в голосе отвечает Коралла.
Одуванчик вздыхает, но не настаивает, только спрашивает:
– А адрес вы правильно заполнили?
Коралла шевелится, но беззлобно. На сегодня она уже отгремела.
– Первый раз, что ли? – ворчит она.
Через час Одуванчик вновь приходит в беспокойство и семенит к Коралле.
– Давно чего-то от Сережки новых писем не приходило! Уж не случилось ли чего с ним?
– Накаркаете тоже… Мужики они писать не больно-то. Ничего, пришлет, не денется, – отвечает Коралла.
Так проходит этот день, один из множества мартовских дней. Таким же был февраль, январь, таким же, если доживут, будет и май.
Вечером, когда Одуванчик засыпает, Коралла тихо заглядывает к ней в комнату. Простояв некоторое время в дверях, она идет на кухню, берет лист бумаги и, почти не размышляя, начинает писать:
«Дорогая бабуся!
Вот снова пишу тебе письмо, потому что знаю, что ты вся уже извелась. Здоровье у меня по-прежнему хорошо, ничего не болит, даже простуды и те не липнут, хотя многие тут подцепили грипп. Несколько дней был снег, а теперь вот снова солнце…»
Пишет Коралла увлеченно, даже, пожалуй, вживаясь в образ. Впрочем, уж что, а рука у нее набита. Какое это письмо? Тридцатое, пятидесятое? Она уже и со счета сбилась.
Никого, кроме внука, нет у Одуванчика. А внук семнадцать лет уж как уехал в Якутию бурить там скважины, да и сгинул. Ни письма, ни открытки, ни звонка. Пробовала Коралла выяснять, да
То ли забыл внук бабку, то ли сел, а, скорее всего, давно уж помер. Дело известное, северное – напился пьяным, заснул на морозе, вот и готов покойник. А зашибать-то Серега и раньше любил.
Закончив писать, Коралла зевает и, перечитав письмо, прячет его в конверт. Завтра она пойдет в магазин за продуктами и, вернувшись, скажет, что нашла его в ящике. Коралла встает и, гулко бухая каменными пятками, идет спать.
Мария Садловская
Ромашки
При виде в подземном переходе нищих Ольга, как бы ни спешила, всегда подавала милостыню. При этом чувствовала себя неуютно, будто стыдилась чего-то. Давая мелочь, старалась не смотреть в лицо просящего: ей казалось, она делает ему больно. Хотя куда уж больнее! Подруга всегда ее ругала, говоря, что мы сами плодим лентяев и дармоедов. Возможно, она была права. Ольга с нею на эту тему не спорила, но молча продолжала поступать по-своему. Особенно после одного случая, когда, спеша, пробежала мимо нищего, а потом в автобусе у нее вытащили из сумочки кошелек с деньгами и ключи. Ольга, конечно же, не была суеверной. Тем не менее после этого происшествия старалась не изменять своей привычке.
В последнее время нищих поубавилось. Возможно, за счет повышения благосостояния или же, что ближе к истине, по причине естественной убыли. В подземном переходе остался один старик. Он всегда сидел на складном стульчике, а у его ног лежала замусоленная фуражка, куда редкие прохожие бросали мелочь. Этого старика Ольга замечала и раньше. Что-то неуловимое отличало его от остальных. Даже если в его фуражке оказывалась более крупная купюра, он не раболепствовал, а лишь глухим голосом произносил еле различимое «спасибо». Лицо его заросло грязно-седой растительностью, а потому возраст определить было затруднительно.
Сегодня Ольга, как всегда обвешанная сумками, спешила домой. В магазинчике перед подземным переходом купила горячих булочек, которые так нравились всем домашним, и спустилась по ступенькам вниз. Нищий, как обычно, сидел на своем стульчике. Ольга, увидев его, вдруг вспомнила: денег у нее совсем не осталось, даже мелочи. На какую-то минуту ей стало стыдно: как же можно пройти мимо? Старик, возможно, именно ее ждал, зная, что она всегда подает. Думая так, она приблизилась к нищему и непроизвольно поставила около него сумки. У его ног привычно лежала фуражка. Там виднелась скудная мелочь. А рядом (совсем уж неожиданно!) на расстеленной бумаге лежал пучок белых ромашек. Назвать это букетом нельзя: ромашки были подвявшие и не крупные, садовые, а полевые.
«Он, наверное, хотел их с утра продать, но никто не купил. И, как назло, у меня сегодня не осталось денег», – с досадой подумала Ольга и обратилась к старику:
– Дедушка, извините! У меня сегодня нет денежек. Но я угощу вас булочкой. Вот, возьмите! Она еще тепленькая.
Ольга вытащила из пакета мягкую булку и протянула ее старику. Тот взял ее двумя ладонями, а потом, не раскрывая рта, прижался к булке губами, будто целовал.
«Наверное, он очень голоден, – подумала Ольга и, быстро подобрав свои сумки, поспешила домой».